Ангел для Демона
Выхожу из автомобиля, не дожидаясь, когда водитель откроет двери. Спрыгиваю на гравий и подбегаю к родному человеку, наплевав на все правила этикета, которыми меня пичкали с самого рождения. Сейчас мне хочется быть просто Катей, а не папиной принцессой. На несколько секунд, позволяю себе расслабиться и стать обычной девушкой, без золотой ложки во рту и груза обязательств на плечах.
– Пап, – тону в его объятиях, вдыхаю дорогой аромат мужского парфюма с нотками виски и закрываю глаза. На миг даже, кажется, что ничего и не было. Не было боли и потерь, не было двух лет одиночества. Я словно и не уезжала никуда. Была здесь. Рядом с ним со своим героем и защитником. – Я скучала по тебе…
Отцовские руки сжимают меня так крепко, что перехватывает дыхание. Папа никогда не умел контролировать свои силы. У него всё всегда было через край. И радость, и горе. И любовь, и ненависть. И счастье, и гнев. В этом и есть его натура. В этом и есть он сам.
– Я тоже, принцесса, – чуть отстраняется, чтобы обхватить моё лицо и заглянуть в глаза. Пристально так, словно пытается прочитать что‑то во взгляде. – Как хорошо, что ты вернулась!
– С возвращением блудной дочери, – на папино плечо опускается изящная ладонь мачехи. Длинные алые ногти сразу бросаются в глаза, переключают внимание на их обладательницу. – Надеюсь, в этот раз обойдёмся без новых проблем. Катерина же у нас девочка с характером, – наши взгляды встречаются: её – кошачий и мой – вопросительно‑негодующий. – Она же не может без приключений…
– Анна, – тянет отец. Негромко так, но со скрытой угрозой. Будто на кнопку выключения нажимает или машет перед ней воображаемым кулаком. Мол, ты знаешь, что за это будет.
А она знает. Замечаю по, расширившимся от страха, зрачкам и резкому выдоху. На высоких скулах сквозь слой тонального крема проступает бедность.
Женщина отдёргивает свою руку, словно, обжигаясь. Скрещивает перед собой, подпирая аккуратную высокую грудь. Награждает меня недовольным взглядом и шипит:
– Добро пожаловать домой, – а сама смотрит куда‑то в сторону, сквозь меня.
Разворачивается и уходит в дом. Гордо. С прямой спиной и походкой от бедра. Истинная королева. Только вот я помню её совершенно другой. Настоящей. Какой она была до замужества. До всех этих пластических операций.
– Не обращай на неё внимания, – сквозь хоровод мыслей, слышу голос отца. Заставляю себя улыбнуться.
– Всё в порядке, – сжимаю его запястье, кладу голову на плечо. – Главное, что я здесь. С тобой.
***
Оставив чемоданы с вещами внизу, начинаю подниматься по дубовой лестнице. Ладонь медленно ползёт по перилам, а глаза бродят вокруг, рассматривая стены и картины, которые не видела долгих три года. Кажется, дом совсем не изменился с тех пор. Только фотографии в рамках другие. Раньше здесь были мы: мама, папа и я. Теперь же, благодаря стараниям мачехи, не осталось ни одного упоминания о нашей прошлой жизни. Словно и не было никогда мамы. Отец не женился на ней, не было счастливых пятнадцати лет брака…
Чувствую, как глаза начинает щипать от подступивших слёз. Негодование и обида бьют в груди тяжёлыми молоточками, а сердце болезненно сжимается. Как же легко человек забывает! Просто, раз – и всё, нет никаких неугодных воспоминаний. Ничего. Пустой холст, на котором можно заново нарисовать свою жизнь. Такую, о какой мечтаешь. Без лишних теней и пятен.
Дойдя до нужной двери, поворачиваю ручку и вхожу в свою старую комнату. Словно возвращаюсь в прошлое, которое заперла здесь три года назад. Или два? Всё время теряюсь в счёте времени, когда начинаю рассуждать на эту тему. Можно ли считать год, проведённый в коме, за жизнь? Прожила ли я его?
Улыбаюсь собственным мыслям и замираю напротив рабочего стола. Папа говорил, что не менял здесь ничего с тех пор.
– Мы сохранили всё так, как было до аварии, – сказал он, поддерживая меня под руку.
День выписки из клиники я помню очень смутно. Кажется, тогда мы не возвращались домой. Меня, почти сразу же, отвезли в санаторий, куда‑то на Чёрное море.
– Все твои зарисовки, чертежи. Всё осталось. Даже мольберт не стали убирать. Ваши с Костей фотографии… Я подумал, ты сама должна решить, что с ними делать…
Протягиваю ладонь и кончиками пальцев касаюсь стекла. Небольшой прямоугольник, на котором запечатлён момент из моего прошлого. Один из тех дней, которые я забыла.
Всматриваюсь в знакомое лицо молодого мужчины. Заглядываю в его добрые карие глаза, рассматриваю мягкую линию губ и улыбку. Пытаюсь пробудить в голове хоть что‑то, что могло бы напомнить мне о нём. О наших отношениях. О ребёнке, которого я потеряла…
Боль в затылке нарастает. Покалывание перемещается к вискам, отдаётся тяжестью в веках. Глаза наливаются кровью, начинает сильно щипать. Дышать становится тяжело, будто лёгкие разодрали в клочья.
Отдёргиваю пальцы от фотографии Кости, отворачиваюсь.
Вдох, выдох, Катюш. Дыши! Глубоко и ровно. Всё хорошо. С тобой всё будет хо‑ро‑шо.
– Почему я тебя совсем не помню? – произношу в пустоту, мазнув взглядом по светло‑голубым стенам. – Ты здесь и одновременно далеко. Друг и незнакомец в одном лице…
Постукивание костяшек по дверному косяку выводят из оцепенения. Папа стоит на пороге, смотрит на меня с плохо скрываемой тоской во взгляде.
Чувство вины перед ним захлестывает с головой, перекрывает все остальное. Он столько всего натерпелся из‑за меня…
– Вы очень любили друг друга, – слышу его голос. Тихий, но уверенный. Впрочем, как и всегда. – Константин был твоим водителем и телохранителем в одном лице. О ваших чувствах я узнал, когда ты уже была беременна от него. А потом…
– А потом случилась авария, – заканчиваю за него его же словами. – Да, пап, я знаю. Ты рассказывал мне эту историю десятки раз. Только… я всё равно ничего не помню. Может, – смотрю на него из‑под длинных ресниц, готовая расплакаться, – я действительно того? Сошла с ума. Врачи говорили…
– Нет, – грозно перебивает отец. Отталкивается от стены и движется на меня. – Мало ли, что говорят эти оборотни в белых халатах? Мы же знаем, что ты в порядке, – кладёт руку мне на плечо, медленно поворачивает к себе лицом и обнимает. – Катюш, я вырвал тебя из лап смерти. Ты не представляешь, что со мной было в тот чёртов год, пока ты была в коме. Врачи не давали никаких шансов. Говорили, что ты безнадёжна. А я верил! Знал, что ты не оставишь своего старика. Не бросишь как мама. И ты вернулась. Выжила, вопреки всем прогнозам. Я думаю, потеря памяти в данном случае, это мизерная цена, которую мы заплатили за твою жизнь. Ты со мной согласна?
Крик протеста застревает в горле до тех пор, пока не исчезает вовсе.
Нет! Нет! Нет! Отбивает в голове пульс, а я молчу. Не могу заставить себя заговорить. Нельзя. Что‑то мешает. Запихивает слова обратно.
