Аппалинария и крылья
Неожиданно из приоткрытого окна дыхнул сильный порыв ветра, и тоненькая брошюра‑каталог с перечнем путешествий по Европе упала на пол. Полина подошла и наклонилась, чтобы поднять ее. На загнувшейся странице крупными буквами читалось "Da". Полина распрямила страницу. На ней было написано "Danemark" и дальше шли снимки красивейших мест, с приглашением посетить страну.
– А зачем? – спросила Полина. – Я скоро умру?
Ветер улегся, стало тихо, но вдруг где‑то вдалеке зазвучала нежная мелодия «Долго и радостно, в счастье и с любовью». Затем опять все стихло, и Полина нерешительно, с опаской спросила:
– Тогда зачем нужна Грета?
Пронзительный солнечный блик мелькнул через всю комнату и уперся своим сиянием в стеллаж с книгами, ярко выделив корешок толстой монографии «О воспитании». Полина сняла книгу с полки, и она сама раскрылась в ее руках на странице с большой статьей о психотипах женщин и роли материнства в их жизни. Короткий абзац на странице был выделен красным маркером: «… женщины, относящиеся к этой группе, являют собой образец идеальной матери. Их жизнь пуста и бессмысленна, если она не наполнена заботой о детях».
Полина заметила в середине книги узкую белую полоску плотного картона. Она вытащила закладку, на ней по‑русски от руки было написано: «Она – хорошая мама, ей можно доверить своих детей».
Полина захлопнула книгу и машинально поставила ее на место.
– А как же я? Я – плохая мама?
Тишина повисла такая, что ее можно было потрогать рукой.
«Значит, я – плохая мама!» – в отчаянии подумала Полина и заплакала.
Неожиданно она услышала, как дети, выбежав на лужайку перед домом, громко зовут:
– Паула, Паула, Полинка! Ты где? Любимая Полинка, отзовись!
Они, конечно, слышали эти слова от Вадима и сейчас повторяли их, суматошно бегая и разыскивая ее. Полина засмеялась сквозь слезы и, размазывая влагу по лицу, стремглав бросилась вниз, выбежала во двор и, поймав двух любимых крох в объятия, начала целовать их счастливые личики.
– Ты плакала? – высвобождаясь из ее рук, строго спросила дочка.
– Я задела старую ранку и мне стало больно, – ответила Полина.
– Где больно? – спросил сын.
Полина молча приложила ладонь к сердцу. И вдруг дети, прижавшись к ней и, крепко обняв за шею, волшебно зашептали:
– У кошки – боли, у собачки – боли, а у любимой Полинки – заживи!
Детей звали Роземари и Максимилиан.
После шумной и веселой беготни на лужайке, игры в «летающую тарелку» и любимого рисования сказочных животных дети пошли обедать, а потом отправились в детскую, на дневной сон. Грета, улыбнувшись Полине, вышла вместе с ними.
« И почему я не гожусь в мамы? – думала Полина. – Почему Грета должна ею стать? И что тогда делать мне, куда уйти? Жить здесь на вторых ролях, быть второй мамой?»
Она медленно спустилась по ступенькам и расположилась в шезлонге перед домом, подставляя лицо жаркому солнцу. Тяжелые мысли непроизвольно роились в голове, не позволяя ей отпустить опасную тему.
« Я должна оплатить долг Вадюши перед Гретой и отдать ей своих детей? Та самая суррогатная мать! Все к этому и пришло. У детей будут папа и мама, а я опять – третья лишняя!»
И вдруг, словно лютая стужа со льдов севера накатила и накрыла ее.
« Я должна отдать Вадима?!» – она вскочила на ноги и в ужасе обернулась к дому, глядя на окна проклятой комнаты.
– Мама, почему?! – едва не закричав в голос, спросила Полина.
Тихо шелестели, буйно цветущие кусты жасмина, звонко пересвистывались мелкие шустрые птички, где‑то, кажется, звенел быстро бегущий невидимый ручеек, но ответа на вопрос Полина не услышала. Бегом она опять поднялась в комнату наверху, спросила уже шепотом, но и там отклика не последовало. Комната обреченно молчала. Полина опустилась в знакомое кресло и снова заплакала.
« Я плохая мама», – вяло думала она. – «Я плачу о потере любимого, а отдать детей уже почти готова. Какая из меня мать?! Я то реву, то бегаю вприпрыжку, то истерю без меры. И все время думаю о нем».
Вечером, когда Вадим вернулся домой, Полина изо всех сил старалась быть веселой, шумной, много смеялась. Но когда дети с Гретой ушли спать, Вадим поймал ее и, развернув к себе, тихо спросил:
– Что случилось? Ты весь вечер места себе не находишь.
И Полина выпалила, не глядя на него:
– Вадюша, я решила уехать домой.
– А разве ты не дома? – изумился он.
И вдруг лицо его изменилось, потемнело, он отпустил ее и отошел в сторону.
– Я понял… Я этого боялся, и это случилось. Из‑за того, что я тебе рассказал? – спросил он резко.
– Я родителей очень давно не навещала. Мне мама стала часто сниться, – почти правду сказала Полина.
Он схватил ее за плечи и опять повернул к себе.
– Почему ты хочешь уехать? Ты больше не любишь? Ты бежишь от меня?
– Я не от тебя, я от себя бегу, – в слезах закричала Полина. – Я не могу понять кто я, что я? Я словно чужой жизнью живу…
– Как чужой, почему? Я с тобой. Дети. Хоть завтра можем пожениться…
– Вадечка, не терзай меня, я сама ничего не понимаю. Есть Грета. Она любит детей, хорошо с ними справляется, я могу доверить их ей. Но ты – другое дело, я не хочу делиться с ней тобою… Пусть даже символически,– едва сдерживаясь, проговорила Полина.
– И поэтому ты хочешь уехать, оставив нас здесь вместе, вдвоем… Где логика?
– Нет логики, нет смысла, нет счастья и любви в этой проклятой треугольной ловушке! – Полина, наконец, зарыдала в голос. – Вадюша, родной, ты расплачиваешься своей жизнью. У меня так не получается. Солнышко, я должна уехать.
– Ты бросаешь меня… – чуть слышно сказал Вадим.
– Я не знаю… Я не понимаю… Наверное… Боже мой, что я говорю?! Как можно жить не дыша? Я попробую… Может, я через неделю вернусь, а может, сопьюсь с горя, – всхлипывая, бормотала Полина.
Она прилетела ранним утром, долго не могла получить свою дорожную сумку и уже собиралась уехать из аэропорта без багажа, но вдруг пропажа показалась на ленточном транспортере, одинокая и последняя.
–« Как я», – подумала Полина.
Слезы были близко, и ей пришлось сделать большое усилие, чтобы не заплакать.
