Бракованные

Катя снова становится самой собой: легкой и воздушной, и я, выдохнув с облегчением, заканчиваю подготовку к смене и, махнув сестре, забираю очередную чашку с кофе и скрываюсь в нашей комнате отдыха. Может быть, сейчас перестану засыпать на ходу? Или думать о Мирославе. Может быть, его голос перестанет меня мучить наконец? Захлопываю дверь, приваливаюсь к ней спиной, выдыхаю с облегчением. Оказавшись в комнате персонала, в полном одиночестве, могу почувствовать себя наедине со своими мыслями, только они похожи на сбесившихся лошадок, не успокоить. Перед глазами встает Мирослав. Его лицо, раны, заклеенные пластырями, ссадины, которые обрабатывала антисептиком. Необычная радужка глаз, которой хотелось любоваться. Кто его избил? Судя по ссадинам на костяшках, второй стороне конфликта тоже неслабо досталось.

А еще я ищу ответ на один‑единственный вопрос, но так и не могу его найти: почему я так отреагировала на его голос? Почему хотелось, чтобы он говорил еще и еще, хотя раньше со мной такого никогда не было – я вообще не очень влюбчивая, а отношений откровенно сторонюсь. Возможно, просто не верю, подсознательно сомневаюсь, что кто‑то сможет рассмотреть во мне не только девочку со шрамами… не знаю, да и не нравился никто никогда, хотя вокруг много симпатичных и свободных парней. Просто не вокруг меня.

Отлипаю от двери, иду к диванчику, располагаюсь на нем с комфортом: закидываю на мягкое сиденье ноги, подгибаю их под себя, делаю глоток крепчайшего кофе без грамма сахара, сижу, глядя в одну точку и медленно моргаю, но голоса по ту сторону двери снимают сонливость как рукой. Первым узнаю голос Кати – он журчит, разливается вокруг, успокаивает. Следом слышу Диму – его голос похож на рычание, парень глотает слоги, торопится что‑то пояснить. Но есть еще чей‑то голос – голос, который я не узнаю. Или не хочу узнать? Боюсь, может быть? Настораживаюсь, напрягаюсь всем телом, вслушиваюсь в разговор за дверью, а тело замирает, и чашка в моих руках слегка кренится, и несколько капель проливаются на мое колено. Дверь в комнату отдыха открывается, на пороге возникает довольная Катя, а я резко спускаю ноги на пол. Торопливо поправляю волосы, делаю из них привычную защитную конструкцию.

– Вот тут можно будет положить вещи, и вообще… У нас тут комната персонала, – Катя с широкой улыбкой обводит рукой небольшое помещение, а из‑за ее плеча виднеется… Мирослав.

Моргаю ошарашенно, потому что вот его увидеть в баре до открытия никак не рассчитывала. Мир выглядит… прекрасно. Даже несмотря на растрепанные волосы, кровоподтек на скуле, ссадины на губах пластыри. Вот как у него это получается?

– Привет, – говорю, крепче обхватив пальцами горячую чашку, и аромат кофе бодрит и отвлекает от ненужных мыслей.

Маленькая горькая капелька стекает вниз, щекочет палец, и я инстинктивно облизываю его, но тут же замираю, потому что странные глаза Мирослава с ярко‑синими вкраплениями на радужке внимательно следят за каждым моим движением. А еще кажется, что он сглотнул… Кровь приливает к лицу, я наклоняю голову, чтобы вдруг никто не заметил, как сильно я покраснела.

– Привет, – лыбится Димка, а Катя хлопает в ладоши.

– Арина, это Мирослав, наш новый охранник. А это, – чертит в воздухе круги и узоры Катя, – Арина, моя сестра и самый лучший бармен на свете.

– То, что она лучший на свете… бармен я уже убедился, – Мирослав кажется абсолютно спокойным, только в его взгляде черти пляшут.

Я чувствую себя сообщницей, словно между нами в пустынном сквере случилось что‑то, что связало нас одной тайной на двоих. Это, конечно же, бредни воспаленного разума, но, думаю, не каждый раз странная девица стирает ему кровь с лица и чуть ли не насильно кормит пончиками.

– Надеюсь, вы подружитесь, – Катя бросает на меня строгий взгляд и улыбается Мирославу.

Господи, что за детский сад?! Подружимся, надо же… Иногда Катя использует такие речевые обороты, будто вокруг сплошные дети, и ей приходится в силу взрослости вытирать им сопли.

– Я в этом не сомневаюсь, – Мирослав упирается плечом в дверной косяк и внимательно смотрит на Катю, а под футболкой с длинными рукавами бугрятся, перекатываясь, рельефные мышцы. – Будем гулять в сквере, есть пончики и пить кофе, глядя на фонтан.

Громко икаю, а из горла рвется смех. Гашу его большим глотком кофе, а Катя, ничего особенного не заметив, продолжает профпросвещение. Мирослав делает шаг вперед, осматривается по сторонам, и в и без того небольшой комнате становится совсем тесно. Инстинктивно подбираю ноги и с самым безразличным выражением лица пью кофе маленькими глотками. Мир подтягивает рукава футболки, яркие татуировки оплетают предплечья, и я снова отгоняю от себя мысль рассмотреть их внимательнее. Мирослав не качок, но тренировками точно не брезгует. Интересно, кубики у него есть?

Ай, Арина, что ты несешь?! Прикусываю язык, чтобы не дай бог вслух чего не ляпнуть, но мысли‑то работают. Да Мирослав вообще выглядит, как чертов порок – с этим сложно спорить. И куча влюбленных в него девчонок из нашего вуза – тому доказательство.

– В принципе все. А, еще! Испытательный срок неделя и… – Катя обводит свое лицо рукой и качает головой, – я надеюсь, что вот к этой твоей красоте ничего больше не добавится, иначе мы вынуждены будем расстаться.

Катя умеет быть строгой, и Мир кивает, впрочем, не растекаясь в обещаниях.

– В остальном все вопросы к Диме, об оплате поговорим чуть позже, – Катя обводит комнату взглядом, хмурится, но, в конце концов, удовлетворенно улыбается. – Можешь прямо сегодня приступать. Или завтра, если сегодня у тебя какие‑то дела запланированы.

– Сегодня будет в самый раз, – кивает Мирослав, а Катя так широко улыбается, что я боюсь, у нее щеки треснут.

Значит, сегодня. Прямо сейчас! Катя ступает за порог и мягко прикрывает за собой дверь, а я, кажется, только в этот момент начинаю снова свободно дышать.

– Все‑таки хорошо, что ты согласился работать у нас, но драться больше не надо. Это некрасиво.

Это последнее, что удается расслышать прежде, чем голоса окончательно стихают. Мирослав Овчинников – темная лошадка, и в вузе за ним уже успела закрепиться неоднозначная репутация. Некоторые его боятся, хотя он, вроде бы, за несчастный месяц еще никому не дал повода воспринимать себя угрозой. Хотя, возможно, они и правы – с кем‑то же он подрался. Другая часть студентов приписывает ему невероятные достоинства. Мол, он добрый, благородный, ранимый и чувственный – думаю, не стоит уточнять пол этих мечтателей. Девушки, конечно же, хотя их мнение довольно спорно. Во всяком случае, я не слышала, чтобы Мирослав спас котят из огня. Но я думаю вдруг, что его неоднозначная репутация и странная популярность среди студентов будут только на руку «Ирландии».

До начала смены еще полчаса, я допиваю кофе, переодеваюсь, и дверь за спиной снова распахивается. Не знаю, каким органом, но я чувствую – это не Катя. И не Дима.

– Привет, сестра милосердия, – все тот же хриплый голос заполняет собой и без того не самое большое пространство, и я медленно закрываю дверцу шкафчика, в котором храню личные вещи.

Лихорадочно вспоминаю, все ли в порядке с моим макияжем и прической, нет ли пятен на форменной футболке и не заляпаны ли грязью удобные рабочие конверсы.

– Вот так поможешь человеку, а он потом прозвища придумывает, – беззлобно отвечаю и головой качаю с сожалением.