Былины Окоротья

– Пока что рано говорить о возвращении, мы‑то ещё и за стены не вышли. Плохая это примета, – проворчал Всеволод, отвязывая Ярку и гнедого, принадлежащего Петру, от вкопанных в землю жердей. Необструганные слеги служили опорами строительных лесов, в которые завернулись недостроенные стены Колокшиных ворот. Передав удила мерина княжичу, Всеволод взял под уздцы свою кобылу и зашагал вслед за колонной. Врасопряха и юноша двинулись за ним.

 

Город разбудил протяжный, трубный звук. Солнце уже выглянуло из‑за горизонта, золотя лучами стройный ряд еловых макушек недалёкого леса. Осветило зорькой холм с кремлём, одев башни в расшитую блестящим бисером кисею. Маковка на повалуше, крытая выкрашенным охрой лемехом, засверкала как сокровищница царя Замаха. Свет и пришедшая с ним теплота заставили туман откатиться вниз, к подножию утёса. Туда, где всё ещё властвовала тень. Туда, где второй год зодчие возводили внешнюю городскую стену и высокие проезжие ворота, которые уже стали именовать Колокшими. Именно из них, из‑под острых стрел пузатых кранов со ступальными колесами и почти законченной крыши гульбища, раздался этот звук – заунывное пение боевого рога.

Если бы, в этот ранний час по марьгородскому Северному тракту ехал всадник или шёл путник, он встретил бы идущих по дороге кметов. Немногочисленная колонна вышагивала по камням большака под прапором цвета свежей крови. Остановившись на обочине, странник почтительно склонил бы голову перед гарцующим на гнедке молодым княжичем. По‑свойски кивнул бы воеводе, прослывшем в народе «своим человеком». Заинтригованный, он, несомненно проводил бы взглядом странную женщину в чёрном, которая ехала верхом на низкорослой рыжей лошадке. Не отставая ни на шаг, за всадницей следовал рослый парень. Настоящий богатырь, красавец, он бы напугал его своим странным, неподвижным взглядом.

Так всё случилось бы, повстречай дружина всадника или одинокого странника на своём пути. Но отряд не встретил никого и остался незамечен. Пройдя под стенами Марь‑города дружина вскоре скрылась, растворившись в утренней мгле.

 

2.

У Камаринской Вежи

Жёлтая от цветков мать‑и‑мачехи обочина дороги двумя полосками уходила вдаль, теряясь между коричневыми лоскутами пашни и пойменными лугами. Среди залитых талой водой займищ, гордо вскинув головы, царственно вышагивали цапли, покрякивали утки и бегали пёстрые кулики. Мало кого из них интересовали люди, бредущие по большаку. Меж тем отряд дружины миновал стоящую на холме мельницу, размеренно вращавшую крылами, и крытые соломой хатки небольшого хуторка. Покидая обжитые людьми места, кметы сошли с мощёного булыгой купеческого тракта на вешняк. Скорость передвижения тут же снизилась. Ощетинившийся древками копий червь колонны погряз в раскисшем суглинке, как мутовка в масле. Вчерашний ливень и весеннее половодье сделали своё дело, превратив землю в подобие густого овсяного киселя. Жирная грязь чавкала и липла к сапогам. Мешала идти.

Снаряжение княжеского ратника: саженное пехотное копье, шлем с бармицей, ростовой щит, кольчуга в пояс, полуторный меч, топор или кистень на выбор, лук, колчан со стрелами и суконный плащ, весили чуть менее двух пудов. Вся эта поклажа вминала воина в жижу, неумело изображавшую дорогу, не хуже севшего на плечи чёрта‑чревобеса. Так что Ярополк был прав, будь у них телеги они бы уже сейчас, не доходя до Зареченских болот, тратили уйму времени, вытаскивая их из размокшей почвы. Оставалось только порадоваться прозорливости князя. Впрочем, Всеволод и сам знал о половодье. Не первый год ходил он по весне в ратные походы. Знал он и то, что вскорости вешняк выведет их из изветины на пригорок, и идти станет в разы легче. Именно поэтому Всеволод не обращал внимания на жалобы Петра, сетовавшего на медленность их передвижения.

Княжич с недовольной миной без конца понукал своего мерина и метался вдоль колонны. Увязавший по самые бабки гнедой, тяжело вырывал ноги из грязи и шумно фыркал. Вскоре он вконец выбился из сил. Гружёная лишь свёрнутой попоной, амуницией и небольшим мешком с овсом Ярка, которую Всеволод вёл под уздцы, смотрела на рысака с искренним сочувствием. Как и воевода.

А вот лохматая лошадка волховуши, несмотря на тугие, перехваченные тороками вьюки, и висящие на боках сумки вовсе не знала усталости. Неторопливо вышагивая вслед за кобылой Всеволода, она безмятежно поглядывала сквозь палевую чёлку, изредка мотая косматой головой. Врасопряха, покачиваясь, ехала на ней, накрыв голову куполом капюшона и погрузившись в чтение какого‑то пергамента. Со стороны казалось, будто ворожея не обращает внимания ни на окружавший их пейзаж, ни на суету отпрыска Ярополка.

Десятник Пантелей пристроился к ковыляющему Карасю и что‑то пылко тараторил мужику, бурно жестикулируя обеими руками. Судя по фигурам, которые он рисовал в воздухе ладонями, речь могла с равной долей успеха идти, как о надутых ветром парусах, так и о прелестях женщин. Кузьма внимал ему, открыв щербатый рот.

Замыкал колонну мрачный, словно туча Видогост со своей десяткой и парочка навьюченных провизией, фуражом и свёрнутыми палатками ослов.

Вскоре, как и ожидал Всеволод, пойма закончилась и дорога пошла вверх. Грязь и слякоть остались позади. Выбравшись на небольшую открытую поляну, воевода остановил отряд и дал людям время счистить грязь с сапог и передохнуть. Стоящее в зените солнце прогревало землю, но, хвала богам, не пыталось снова превратить день в пекло.

Привалившись спиной к стволу берёзы, воевода меланхолично перетирал зубами кусок вяленого мяса, когда к нему подошла Врасопряха. Колдунья, конечно же, была в сопровождении Ксыра.

– Споро идём, воевода. Таким ходом часа через четыре будем у Камаринской Вежи, неплохо бы устроить там привал, поелику, признаться честно, у меня уже всё тело ноет, – потягиваясь словно кошка, заявила волховуша. Хитро скосив глаза на Всеволода, она добавила, – а в особенности одна его часть. И как только вы – мужчины проводите столько времени в седле.

– Нет. У Вежи отдыхать не будем, дойдём до Горелой засеки. Там на ночь лагерем и встанем, – Всеволод смотрел не на гибкий стан морокуньи, а за её спину, на Ксыра.

Молодец, остановившись от них в нескольких шагах, уселся на торчащий из земли обомшелый валун. Расправив плечи, богатырь подставил солнцу спину. Лучи светила заиграли золотом в его русых волосах, сделав великана похожим на сурового, седого бога.

– Но ведь до засеки весь день шагать. Вёрст двадцать будет! – недовольно цокнула языком колдунья.

– У Вежи не встанем. Там не отдыхают, – упрямо повторил окольничий.

Врасопряха нахмурилась, теребя косу, и удивительные глаза её мгновенно потемнели, став цвета ореховой коры. Всеволод про себя подумал, что окрас их, видимо, зависит от настроения хозяйки и что это, скорее всего, не последняя черта, отличающая морокунью от простой смертной. Размышления его прервало досадливое ворчание ворожеи.

– Ой‑ей, мниться мне к вечеру ни одной косточки живой в моём теле не останется. С такою‑то дорогой, да без отдыха и дух испустить недолго.

– Что ж, добро пожаловать на ратный марш, государыня, – пожал плечами Всеволод.

– А ежели помру, так и не увидав эту вашу скверну, что тогда станешь делать, воевода?

– Насыплю у дороги холмик.

– И даже не взгрустнёшь?