Былины Окоротья

– Неужель настолько? Как хоть выглядит она? Больше зубра? Похожа на шишигу? Али змея? Может быть, сродни паучьему племени?

Карась смущённо дёрнул плечами.

– Незнамо мне, поелику мы толком не видели заразу. Разве токма то, что она после себя от зверья и горемык приблудных оставляла… – Карась, неуютно кутаясь в накинутый поверх азяма кожушок, боязливо поглядел по сторонам и продолжил тихо, приглушённо:

– О‑о‑х, и насмотрелся я останков её трапез… Вдосталь… Век не забуду. Как вспомню, так коленки до сих пор дрожью прошибаеть…

– Что ж вы раньше‑то за помощью не послали. Ежели всё так плохо?

Кузьма, нахохлившись, молчал. Сломав о колено палочку, болотник бросил две щепы в костёр. Виновато взглянув на воеводу из‑под валенки, крепач смущённо крякнул.

– Такить… не всем у нас в Логу по нраву княжье право. Кое‑кто считает, что уж лучше Скверность, чем княжеский батог… Не все согласны были помощи в Марь‑городе просить. Нашлись и те, кто претил мне ходить‑то за подмогой, но я всё равно пошёл. Куды деватися…

– Похоже, эти кое‑кто пользуются в вашей деревне влиянием и властью, раз могут налагать подобные запреты.

– Он‑то может, недаром войт…– с горечью подтвердил Карась, – говорит, мол, целый год трудимся, не поднимая головы, спину на подсеках гнём. Еле‑еле концы с концами сводим. Ситного хлеба отродясь не ели, перебиваемся лебедой, ягодой и краюхами с обсевка, но разве ж это кого‑нито волнует? Хош не хош, а тягло в Марь‑город подавай. Да обязательно пушниной, мёдом и зерном… А где ж их взять‑то? Одно спасает – далеко мы. В чаще. Не каждый мытарь дорогу‑то к нам находит. Говорил, коли пойдём с челобитной в город, тута о нас и вспомнят, мол, разорят… Вот только не бывал наш войт в глубине болот, не видал того что там творится. Иначе по другому пел бы.

– А ты сам как считаешь? Зачем, по‑твоему, я два десятка человек в Барсучий лог веду?

Кузьма отвернулся от огня. Глянул на воеводу исподлобья. Смотрел долго, испытующе с потаённой болью и… надеждой. Наконец сказал:

– Не знаю я. Но думаю уж лучше последнюю рубаху с хребта отдати, чем в сырой землице гнить… К тому же, внемлял я слухам о тебе, воевода. Народ гуторит, что, мол, справедлив ты, хоша и суров. И всё тебе едино барин пред тобою иль холоп. К кажному одинаково снесёшься.

Теперь настала очередь замолчать Всеволоду. Окольничий задумался, потирая лоб и хмуря брови, затем проворчал:

– Преувеличивает люд. Разница между паробком и боярином была, есть и будет. Таков порядок мироздания. Но ты не переживай, Кузьма, не будем мы вас грабить. Не было на то указа, да и не могло быть. Не стали б мы последнее с зареченцев сдирать. Напраслину твой войт на Ярополка взводит. Знаю я князя. Не такой он.

– И о нём люди разное болтают, – уклончиво, пряча глаза, протянул Карась. Затем раззявив щербатый рот, смачно зевнул. Часто заморгал, сгоняя с глаз выступившие слёзы.

– Иди‑ка ты спать, человече. Неча ночь у кострища коротать. Тебе завтра дружину сквозь пущу вести. Никто кроме тебя дороги до Барсучьего лога не укажет, а кимарящий на ходу проводник нам не нужен. Станется, заведёшь отряд в трясину.

– Не усну я… – запротестовал было зареченец, но окольничий его строго перебил.

– Иди‑иди. Заберёшься под овчину, согреешься и сам не заметишь, как сон сморит.

– Я б лучшее… того… из нутра погрелся. Выпить бы… – плаксиво пробормотал мужик.

– И думать не смей. Аль забыл мои слова? Чтобы свеж и бодр был. Не хватает нам ещё по тутошним борам за хмельным болотником плутать.

Крепач пробормотал в ответ что‑то нечленораздельное и, вцепившись в полы кожушка, побрёл во тьму. Вскоре он скрылся меж палаток.

Всеволод посидел ещё немного, глядя как робкими язычками голубого пламени занимаются обломки ивовой веточки. Полная луна, встав над лесом, стёрла звёзды с небосвода. Ухающий филин умолк, сменив незамысловатый вокал на более практичное занятие – охоту. Поднявшись, воевода отряхнул штаны от налипшей хвои и сухих травинок и отправился следом за Кузьмой. Добравшись до своей палатки, он рухнул на лежанку. Сон свалил его мгновенно.

 

5.

Самый лучший воин

Утро выдалось на удивление холодным, несвойственным даже для капризной весенней поры Окоротского края. Ночной заморозок сковал прозрачной, ломкой плёнкой лужи, покрыл седой коростой льда комли старых пней, выпал серебристой пудрой инея на листьях лопуха и папоротниковых вайях. Кружевина даже прихватила белой вязью нижние ветки деревьев и кустов. Угрюмые кметы, стуча зубами, наскоро развели костры и, похлебав походные харчи, принялись сворачивать заиндевелые палатки. В стылом воздухе висела напряжённая скованность и тишина. Слова в ней застревали, будто в сосновой живице. Рразговаривать людям совершенно не хотелось.

Наконец сборы закончились, и десятки построились на опушке. Пора было отправляться в путь‑дорогу. Опричники, к удивлению воеводы, поднялись раньше всех. Оседлав коней, молодцы замерли в горделивых позах у самой кромки леса. Там, где в непроглядной гуще из крапивы, рябинника и поросли ольхи виднелась едва различимая тропа, уходящая меж колоннады старых сосен.

Всеволод, бросив беглый взгляд на своих людей, с беспокойством огляделся.

Заметил он её не сразу. Врасопряха со своей кауркой стояла чуть поодаль от людей. В тени распушённого куста кизильника, усыпанного тёмными, мелкими листочками. Завернувшись в плащ, кудесница пыталась согреть дыханием озябшие ладони. Заметив, что он смотрит, волховуша отвернулась, сделав вид, что поправляет ремешок подпруги. В следующую секунду её фигурку скрыла широкая спина Ксыра, появившегося всё так же неизвестно откуда, и непонятно как не замеченного воеводой раньше. С неприятным чувством сожаления и вины Всеволод развернулся и пошёл к всадникам.

Как он и предполагал, бравада опричников оказалась напускной. Вчерашняя попойка не прошла для них бесследно, о чём красноречиво говорили помятые, опухшие лица молодцев. Петра среди них не оказалось.

– Вижу, утро для вас добрым не обернулось, – Всеволод встал перед строем конских морд и насупленных, недовольных физиономий с набрякшими мешками под глазами.

– Ничего, воевода, для нас похмелье не впервой. На твёрдости рук никак не отразится. Лучше расскажи куда дальше править? – позевывая, спросил Тютюря.

– Сам пока не знаю. Поведёт отряд Кузьма – мужик из местных. Мы за ним. Ты же со своими людьми замкнёшь колонну.

Калыга покорно склонил голову, на сей раз не став спорить и пытаться выторговать место во главе. И ежу понятно – в густом бору, на узкой тропке конному не развернуться. Случись нужда к отходу и всадники лишь потопчут идущих за ними гридей.

Всеволод кивком оценил понятливость Калыги.