Бывшие в падении

Я начала заниматься балетом после того, как к нам на танцы пришла незнакомая женщина. Она подошла к моей матери и сказала, что девочку с такими данными следовало бы отдать в балет. Тем же вечером мама спросила у меня, не хочу ли попробовать стать балериной. Я пожала плечами. В семь лет я знала о балете лишь то, что девочки там танцуют на самых пальчиках в атласных туфельках. Вроде бы это красиво.

Балериной я пытаюсь стать до сих пор.

Та женщина не соврала, я заметно выделялась на общем фоне с самого начала. Когда мне было тринадцать, на одном из всероссийских конкурсов меня заметили и отметили преподаватели петербургской школы балета – пригласили. Это было чудо, счастье, полный и неконтролируемый восторг, награда за старательность. А затем мне исполнилось четырнадцать – и все сломалось. Тело взбунтовалось, началась стремительная гормональная перестройка. Там, где у других учениц еще долго не было ни намека на формы, у меня появились недостойные балерины округлости. И остро встал вопрос: нужна ли в балете такая «сложная» девочка. Он вставал каждый год. Каждый отбор. Именно из‑за моей недостойной фигуры. Не будь я более одаренной, чем другие девочки, меня бы наверняка отправили обратно. Но каждый раз оставляли со словами «Тебе нужно еще похудеть».

Однако, как я уже сказала, обидными словами можно ранить не каждого. Зерно не прорастет в пустыне: ему нужна подходящая почва.

Ситуация в моей семье банальная до невозможности, но оттого не менее травмирующая.

Через полтора года после того, как я уехала учиться в Питер, моя мать попала под машину. Посреди бела дня, на регулируемом пешеходном переходе. Она ничего не нарушала. Она просто не предусмотрела, что по дальней полосе будет на всей скорости лететь пьяный мальчишка. Виновата ли мама? Да, разумеется. Потому что после этого она навсегда осталась инвалидом, и ее жизнь превратилась в кошмар. Кто же еще может быть виноват?

Мама выжила, осталась полностью в здравом рассудке, но перелом позвоночника в поясничном отделе навсегда лишил ее способности ходить. Отец продержался в семье еще четыре месяца. А еще через четыре женился на другой женщине. Узнав об этом, я впервые в жизни не съела за весь день ни крошки, но это нормально. Ненормально, что голодной почувствовала себя лучше.

Шли месяцы – все становилось только хуже. И дома, и у меня. Мой младший брат Рамиль обвинил мать в уходе отца. Не знаю, как он дошел до этой светлой мысли. Ему было тринадцать, мне – пятнадцать. Едва ли он имел в виду невозможность исполнять супружеский долг и тонкости семейной жизни, с ним связанные, – даже я сообразила это далеко не сразу. Наверное, он подразумевал, что маме следовало чувствовать вину за невозможность соответствовать своему мужу‑бизнесмену и пытаться ее искупить. Короче, она была виновата. В том числе и в том, что отец предпочел общаться не с собственными сыном и дочерью, а с новоявленной падчерицей.

Впрочем, по сравнению с Рамилем я «выиграла». Любви отца мне не досталось, но гордости перепало в избытке… и в не шибко понятной фразе: «Успешным людям стоит держаться друг друга, Дияра». В остальном о моем существовании отец вспоминал постольку‑поскольку, чуть ли не исключительно во время визитов в Петербург.

Раньше я была уверена, что перенесла уход отца из семьи стоически, в отличие от Рамиля. Брат изо всех сил пытался вернуть родительское внимание вовсе не оригинальным способом: вылетая из школы за прогулы и отвратительное поведение, связываясь с неподходящими компаниями и раз за разом попадая в полицию за хулиганство. Он останавливался, только когда отец начинал вправлять ему мозги. Пока они общались, все шло сносно, затем отец снова уставал от заботы о своих неблагополучных бывших родственниках… и все повторялось.

От Рамиля доставалось всем. В том числе мне. Пока я наслаждалась «сладкой жизнью балерины», он ужасно тяжело заботился о маме. И обвинял меня в том, что я скрываю от них миллионы, которыми со мной расплачивались спонсоры‑толстосумы. Не знаю, кто лил ему в уши эту гадость, но его слова били по мне очень больно.

И в какой‑то момент я неминуемо задумалась: а ведь и правда, зачем все это? Зачем я это делаю? Зачем я здесь? Да я же эгоистка, не желающая отказаться от себя ради семьи. Подумала так – и написала заявление об отчислении.

Мама ничего не знала о моем желании бросить балет, вернуться в Татарстан и устроиться на работу по достижении шестнадцати. Работу она, само собой, потеряла, но начала вязать по заказам, стараясь разобраться собственными силами. Увы, выходило у нее не очень. Заказчики попадаются разные, но при этом стоимость ручной работы не так уж и высока. А еще мама очень быстро уставала, так как вязание давало нагрузку на и без того травмированную спину. Но я очень надеялась, что в итоге все получится и мне не придется отказываться от мечты. Эгоистично, да. Я медлила, тянула целых два месяца, якобы дожидаясь окончания семестра…

И тут в моей жизни появился Анатолий Романович Савельев, пригласивший меня в театр. Тогда все запуталось еще сильнее. Я решила дать себе еще один шанс, последний. Сделать танец не блажью, как все думали, а последним выходом, моей жертвой и главной ответственностью. С того дня я лишила себя морального права облажаться и всех подставить. Я обязана была получить роль любой ценой, стать примой, стать идеальной. Тогда бы мамина жертва была не напрасной. Я бы сумела обеспечить ей достойное существование. Ведь она исполнила мою мечту, позволив мне учиться в Петербурге.

Вот только от идеала меня отделяла эта набившая оскомину фраза: «Тебе надо еще похудеть».

Придуманная ответственность навалилась на меня тяжестью, непосильной для шестнадцатилетки. Я делала с собой страшные вещи. Тренировалась до потемнения в глазах, растягивалась так, что наутро не могла собрать ноги и дойти до театра без слез, не имела друзей, не отдыхала и почти не ела. Три килограмма истаяли молниеносно, сорок шесть превратились в сорок три.

Все свободные деньги я переправляла матери и при этом лгала, что мне вполне хватает, ведь у балерин «сладкая жизнь». Вот только я отказывала себе буквально во всем.

Нет, кроме ухода из балетной школы был еще один выход. И меня от него мутило. Отец, памятуя о том, что «успешным людям стоит держаться друг друга, Дияра», как последний урод, открыл на мое имя счет в банке. Для меня, не для мамы и Рамиля – они не заслужили, они не были успешны. А вот я – молодец. Я заслужила кредит доверия. Вот только в том, что это именно кредит, сомнений не возникало!

Впервые увидев сумму на этом счете, я прорыдала всю ночь, пропустила несколько приемов пищи, а в балетном классе сослалась на критические дни, чтобы хоть как‑то объяснить свое предобморочное состояние.

Целый год я не трогала эти деньги. Но потом маме потребовалась операция, и я взяла у отца в надежде, что он все же не конченый козел. Говорила себе, что он мне задолжал куда больше, что при встрече брошу все это ему в лицо. Но на душе скребли кошки, было тошно и муторно. Я долго сидела в комнате с плеером в ушах, уговаривая себя поесть, ибо сил не осталось даже на то, чтобы встать с кровати. Но кусок не лез в горло, от вида еды накрывало паникой. На следующий день я упала в обморок прямо в театре и уехала на скорой в больницу. И… все узнали.

Дияра Огнева – анорексичка.

Это добавило мне неприятностей, но никого не удивило. Открою вам секрет: анорексия – это балетные реалии, а в особенности реалии балетных школ. И никого из нас они не удивляют.