#Цифровой_экономики.NET

Я учился на третьем курсе. Стоял конец сентября, и я выбрал тему своей исследовательской работы, которая должна была лечь, спустя два года в основу дипломной работы. Моим непосредственным научным руководителем, по‑прежнему, как и два предыдущих года обучения, являлся сам Павлов. Причем, Борис Дмитриевич сам мне предложил в начале третьего курса, когда нужно было окончательно определяться с темой будущей дипломной работы, продолжать быть моим научным наставником, так как увидел во мне, по его словам, «очень большой, смело, даже, можно сказать – гигантский научный потенциал»! Я оказался польщен и обрадован столь заманчивым предложением, вкупе с высокой оценкой своих способностей, и, вот, как‑то сентябрьским вечером, засидевшись в библиотеке университета допоздна за чтением специальной литературы по теме той курсовой работы, которая должна будет лечь в основу диплома, а, затем, и – кандидатской диссертации, у меня вдруг на душе внезапно появилось странное предчувствие, что через несколько минут со мной произойдет какое‑то удивительное, из ряда вон выходящее, событие, которое предопределит всю мою дальнейшую судьбу. Мне было то неполных двадцать лет, и я, и сам, конечно, ясно то и не понял, что это на меня «накатило».

Но, прошло не более пяти минут с момента, как на меня «накатило» это странное предчувствие и в методкабинет зашел не кто‑нибудь, а – Борис Дмитриевич собственной, так сказать, персоной. Он осторожно прошел через весь методкабинет, остановившись около того стола, за которым я работал и негромко попросил меня пройти с ним на кафедру для «неотложного серьезного разговора». Сильно заинтригованный, я собрал книжки и тетрадки в портфель, и послушно пошел за Павловым, лихорадочно прикидывая в уме, что бы могло означать его неожиданное приглашение «поговорить по душам»?!

На кафедре, за поздним временем никого из преподавателей и сотрудников уже не наблюдалось, и Борис Дмитриевич, не став тратить время на пустопорожнее молчание, спросил у меня:

– Хочешь знать, чем я занимаюсь в своей лаборатории?! Ты, наверняка же изнываешь от любопытства, как и все остальные – что я там такое могу «прятать» от «посторонних глаз»?!

– Ну, конечно же хочу, Борис Дмитриевич! – обрадовался и изумился я его вопросу. – Кто же об этом не мечтает на нашей кафедре, Борис Дмитриевич?!

– Тогда пойдем! – просто сказал Борис Дмитриевич и, отперев железную дверь лаборатории, сделал мне приглашающее движение войти внутрь.

В «тайной лаборатории» Павлова, сделавшейся чем‑то, вроде «притчи во языцах» во всем нашем Тверском Техническом Университете, я не увидел ничего необычного: мощная неоновая лампа, эстетично утопленная в потолке, заливала уютно обставленную небольшую по размерам лабораторию ярким, и, вместе с тем, мягким, не «режущим» глаза светом, позволившим мне сразу рассмотреть все нехитрое убранство «личной научной вотчины» Бориса Дмитриевича. Справа от входа стоял удобный рабочий стол, за столом – широкое мягкое массивное кресло, на столе – монитор рабочего компьютера. А перед столом я увидел другое кресло – точную копию первого. Оно, наверняка, предназначалось для посетителей, но я точно был уверен, что никаких посетителей в лаборатории этой никогда раньше, с момента, так сказать, ее «открытия», не появлялось! Не для меня же одного специально приготовил это кресло Борис Дмитриевич?! Он предложил мне присесть в это кресло, и я выполнил просьбу своего научного руководителя, с любопытством рассматривая то, что находилось в дальнем, левом от входной двери, углу «лаборатории», на поверку оказавшейся обычным «рабочим кабинетом для индивидуального пользования» … Хотя, нечто, какая‑то особенность, которую я сразу не мог точно идентифицировать, была присуща «тайной лаборатории» Павлова – здесь дышалось совсем иначе, чем в помещении кафедры, оставшейся по ту сторону «железной двери».

Откуда‑то, из какого‑то невидимого источника, в этой совсем небольшой комнатке изливался самый настоящий «горний воздух», напоенный слабым ароматом неизвестных мне растений. Я заинтригованно посмотрел на Павлова, а потом перевел взгляд влево от себя и повнимательнее всмотрелся в то, что находилось в левом углу «лаборатории».

В левом углу, где я первоначально не заметил ничего такого, на чтобы можно было обратить особое внимание, возвышалось что‑то наподобие гардеробной вешалки для верхней одежды, целиком накрытой непроницаемым покрывалом из плотной ткани типа брезента или, может быть, это был какой‑то другой материал. И мне, вдруг, почудилось, будто бы покрывало это слабо мерцало еле заметным зеленоватым свечением под лучами неоновой лампы, и, что приятный аромат явно растительного происхождения, испускалось или самим покрывалом, или тем, что оно скрывало от постороннего взгляда.

Борис Дмитриевич, как раз подошел к этой «вешалке» и остановился, задумчиво глядя на меня.

– Борис Дмитриевич – что‑то не так?! – не знаю, почему, вдруг, но мне сделалось немного «не по себе», словно бы я ожидал какой‑нибудь дикой и страшной выходки от, хорошо знакомого мне с раннего детства, «дяди Бори», ныне являвшегося моим научным руководителем, доктором технических наук, заведующим кафедрой «Информационные системы».

– Саша, ты сейчас не пугайся – я тебе кое‑что покажу! – как можно более спокойным голосом произнес Борис Дмитриевич и неуловимым движением потянул за какую‑то веревочку, отчего «брезентовое» покрывало, издавая тихий шорох, сползло с «вешалки», и я увидел, что это была ни какая ни «вешалка», а стояла передо мной непонятная статуя, изображавшая неизвестного человека в человеческий же рост. Растительный аромат резко усилился, и я понял, что аромат этот испускала загадочная скульптура. Положа руку на сердце, следует сразу оговориться, что глазам моим предстало нечто среднее между скульптурой, несомненно изваянной руками человека и естественной растительной формой – деревом с «глазами и руками».

Хоть и предупреждал меня Борис Дмитриевич, чтобы я «не пугался», я все же не мог не вздрогнуть, столкнувшись взглядом с «глазами» «статуи» – «глаза» мне показались совершенно живыми и осмысленными, что красноречиво доказывало, прежде всего, гениальность неизвестного ваятеля, создавшего эту скульптуру из цельного куска светло‑золотистой древесины какого‑то безумно дорогого сорта дерева. Две руки‑«ветви» статуи‑«дерева» были широко расставлены в стороны, символизируя, видимо, «широко распахнутые дружеские объятия». На окончаниях кистей‑«сучьев» висело по большой увесистой шиш, каждая из которых сильно смахивала на, на хорошо известные мне «кедровые шишки», наполненные мелкими орешками, заключавшими в своих скорлупках нежные вкусные ядрышки съедобных зерен.

Я не был ботаником, но хорошо знал, что растут в мире деревья, чья древесина испускает свой собственный аромат, но никогда не слышал о деревьях, силуэты чьих стволов так сильно бы напоминали человеческие фигуры. И я, кажется, начал понимать, по какой причине «БД» никого не хотел впускать внутрь этой своей «тайной лаборатории» – ему, действительно, было, что скрывать от глаз, психологически неподготовленных к подобным зрелищам, и, к тому же, не умеющих «держать язык за зубами», коллег по работе!

– Что это, Борис Дмитриевич?! – выдавил из себя я, не в силах справиться с нарастающим изумлением, грозившим перейти в полный «психологический ступор».

– Это, Игиг или ИИ – «младший брат верховного шумерского Бога Мардука». По древним шумерским преданиям, статуи Игига ставились‑«высаживались» у входа в древние шумерские храмы‑зиккураты.

Статуи эти изготавливались‑«произрастали» из редкого сорта деревьев, являвшихся дальними сородичами «ливанского кедра» – древние шумеры называли их «деревом жизни» и об этом мне подробно поведал профессор Норбук.