#Цифровой_экономики.NET

Последним лабораторию и помещение кафедры покинул старинный приятель Бориса Дмитриевича, начальник охраны Университета, некто Иван Михайлович Будников, или, просто – «Михалыч». Перед тем, как уйти, он довольно долго и бессмысленно топтался на месте перед старым другом и никак не мог найти нужных и точных слов «утешения и сочувствия». Но все разумные слова уже были произнесены и в воздухе осталась витать лишь одна сплошная «недосказанность», выразить которую словами при сложившихся тягостных и необъяснимых обстоятельствах не сумел бы. даже сам Цицерон. Поэтому ничего не было удивительного в том, что тактичный Борис Дмитриевич, которому не терпелось остаться в полном одиночестве, предложил, в итоге, Ивану Михайловичу:

– Михалыч – иди, наверное, уже, домой – что ты здесь будешь торчать «без пользы и толка»! Хуже того, что случилось, уже не случится! – и уныло посмотрел прямо в глаза «Михалычу».

А, затем они оба, не сговариваясь, «приклеились» остановившимися взглядами, полными необъяснимой тоски в кусок предгрозовой ночной июльской черноты за квадратами кафедральных окон, совершенно освободившимися от стекла, выбитых мощной взрывной волной. Иван Михайлович, кроме тоски, почувствовал безотчетную тревогу, готовую вот‑вот перерасти в панический ужас и поэтому, недолго думая, он решил воспользоваться советом‑предложением Бориса Дмитриевича и – поскорее «ретироваться». Слишком уж тут все оказалось пугающе непонятным и почти «сверхъестественным» – «намудрил» тут «Дмитрич», так «намудрил» или «намутил», что без «пол‑литра» никак здесь нельзя было бы разобраться! И, уж, точно, ему – «Михалычу» в этой лаборатории делать было больше нечего, потому как здесь кто‑то недавно «вылупился» и своим «появлением на свет» едва не разрушил все здание корпуса, и виноват то в этом был только один человек – сам «Дмитрич» и – никто больше! Но ничего такого «Михалыч» вслух не стал говорить, а буркнул лишь торопливо и трусливо: «Бывай, Дмитрич! До завтра! Счастливо тебе здесь оставаться!» и – «был таков»!

«БД» наконец‑то остался в одиночестве и терпеливо принялся ждать «продолжения банкета», будучи твердо уверенным, что с минуты на минуту кто‑то должен будет непременно появиться и доходчиво разъяснить ему суть происшедшей в «тайной лаборатории» катастрофы. И, ничего абсурдного или алогичного в ходе своих причудливых размышлений, Борис Дмитриевич не увидел, так как привычная логика жизни в его мировосприятии испарилась много лет назад, когда он познакомился в Ираке с представителем старинного рода настоящих Халдейских Мудрецов и получил от них в дар «Игига»…

В свете вышесказанного, Борис Дмитриевич совершенно поэтому не испытывал того специфического страха «перед неизведанным», какой, к примеру, столь неприятным и сокрушительным образом поразил центральную нервную систему его старого друга, «Михалыча». Но нельзя, однако, было сказать, что мой научный руководитель чувствовал себя спокойно и комфортно – сильная тревога, перемешанная с жутким любопытством «снедали» Бориса Дмитриевича по «нарастающей»…

Он напряженно прислушивался к полной тишине, царившей в огромном химико‑технологическом (ХТ) корпусе Университета, где на втором этаже и располагалась, возглавляемая им кафедра вместе со злосчастной «тайной лабораторией», и ничуть не удивился, когда услышал чьи‑то торопливые уверенные шаги, гулко отдававшиеся в пустоте коридоров. Кто‑то, другими словами, целеустремленно шагал по пустынному ночному коридору второго этажа университетского корпуса ХТ, по направлению к его разгромленной кафедре и Борис Дмитриевич, по мере приближения неизвестного человека, заранее начал настраивать себя на необходимое психологическое состояние, дабы «не ударить в грязь лицом» перед Тем, кто должен был появиться с секунды на секунду в проеме выбитой кафедральной двери.

Ожидаемый неизвестный появился неожиданно – высокий, атлетически сложенный мужчина, с бесстрашным пронизывающим взглядом больших темных глаз, пять минут спустя представившийся на чистом русском языке «доктором исторических наук, заблудившимся во времени и пространстве, Твердниковым, Иваном Святославовичем». Но, до того, как он представился Борису Дмитриевичу, успел произвести на него глубокое и очень сильное впечатление всем своим внешним обликом – крайне «растрепанным» внешним обликом. Словно бы этого человека принесло на кафедру Бориса Дмитриевича «шальными сквозняками самой вечности», прорвавшейся на мгновенье вовнутрь учебного корпуса ХТ ТГТУ. Никакая иная сила в целом мире не смогла бы так безнадежно и необратимо «потрепать», и внешне, и, скорее всего, «внутренне» человека, внезапно появившегося в «фокусе зрительного и акустического восприятия окружающей действительности» Бориса Дмитриевича Павлова.

…Длинные густые волосы незваного пришельца, имевшие цвет «воронова крыла», стояли «дыбом» и торчали в разные стороны, словно прутья в вороньем гнезде. Изумленно вытаращенные большие темно‑зеленые глаза его горели ярким огнем настоящего безумия человека, который, сам того не ведая, только что совершил «гипер‑прыжок» через «мегапарсеки» пространства и сотни миллионов «световых лет» какого‑то совсем чужого времени, взявшись – «ниоткуда»!…

Само собой, что у Бориса Дмитриевича глаза также, безвариантно, вытаращились от изумления на своего гостя, которому больше неоткуда было взяться, как – «упасть с Луны»!

Кстати, из одежды на «лунном страннике» не имелось ничего, кроме ветхого неопределенного тряпья, закрученного вокруг бедер, и он продолжал тяжело дышать, словно, только‑только «финишировав» в каком‑то сверхдальнем «забеге». Видимо, по этой существенной причине, «человек с Луны» и не мог выговорить ни слова, а только умоляюще и извиняющееся «буравил» «ополоумевшего «БД» своими глазищами, в которых творилось «черт знает, что»! Кем бы он ни был, но проницательному Борису Дмитриевичу стало совершенно ясно с первого взгляда, что, появившийся перед ним, как сказочный «лист перед травой», незнакомец испытывает «танталовы» душевные муки и почти не понимает того, что с ним «творится» и для какой цели, вообще, он появился на «свет белый», «осознав себя, как отдельно мыслящего индивидуума – полноценную человеческую личность»?! Проще говоря, Борис Дмитриевич перестал испытывать ту сильную непонятную тревогу, терзавшую его еще несколько минут назад, так как он ясно различил, что во «взявшемся» из «ниоткуда» незнакомце не заключалось ни малейшей опасности, и, сам по себе, этот незнакомец, несмотря на весь «махровый сюрреализм», сопутствующий его появлению на кафедре, очень быстро сделался Борису Дмитриевичу абсолютно понятным – несчастным, деморализованным, полностью растерянным человеком, не понимающим в данную непростую минуту: кто он, откуда «взялся» и что ему оказалось нужным делать этой предгрозовой июльской ночью на кафедре, руководимой Борисом Дмитриевичем Павловым?!

– Кто вы такой, мужчина и что вам здесь, вообще, угодно?! – собрался, в конце концов, с силами и строго поинтересовался «БД» у незнакомца, почему‑то ничуть не сомневаясь, что тот прекрасно понимает по‑русски и, вследствие этого понимания, обязательно даст исчерпывающий ответ на заданный Борисом Дмитриевичем, вопрос.

– Я сейчас умру с голоду – у вас есть какая‑нибудь еда?! – неожиданно произнес незнакомец и обессиленно опустился на ближайший к нему стул.

«БД», не став ничего уточнять и переспрашивать, бросился к кафедральному холодильнику и достал оттуда все, что там хранилось – холодная ветчина, соленое свиное сало, жареная картошка и немного винегрета. Вся эта снедь, по счастливой случайности, осталась от вчерашнего кафедрального «корпоратива», посвященного окончанию очередного учебного года и оказалась сваленной одной, беспорядочно перемешанной, кучей в пятилитровой алюминиевой кастрюле. «БД», недолго думая, поставил эту кастрюлю (за неимением другой посуды) перед своим неожиданным гостем и категорично сказал ему: