Цыган

Шофер «виллиса» успел и дозоревать, склонив голову на руль, и дважды прослушать по радио сводку погоды, но дверь, выходившая на крыльцо домика генерала, так и не отворялась. И посигналить под окнами, чтобы напомнить начальству о своем существовании, ни в коем случае не разрешалось. Генерал сам не любил опаздывать, и если он теперь задерживался, значит была причина. Хотя, вообще‑то, трудно было представить, что за причина могла заставить начальника конезавода столько времени – битых два часа – оставаться с глазу на глаз с этим цыганом, чей велосипед приткнулся сбоку крыльца к стволу клена. Солнце уже и в багровой краске успело выкупать его листву, и в оранжевой, и в желтой, а теперь перебирало ее своим перламутровым гребнем.

Наконец дверь открылась, и вслед за своим необычным гостем генерал вышел на крыльцо.

– А я было совсем уже подумал, что и тебя опять потянуло гоняться за ветром, – говорил он, грузновато спускаясь рядом с цыганом по ступенькам и застегивая на груди свой пыльник, – и совсем уже настроился развернуть тебя на все сто восемьдесят градусов, как дезертира чистейшей воды, но это же получается другое дело. Я бы даже сказал – великодушно с твоей стороны. Может быть, и я на твоем месте поступил бы точно так же. – Генерал приостановился на последней ступеньке, на мгновение придержав Будулая рукой за плечо и тут же отпуская его. – А может, и нет. – И, уже сойдя с крыльца и останавливаясь перед ним под густой кроной клена, вздохнул: – Я всю жизнь даже в карты не любил оставаться в дураках. Нет, ты не обижайся, я уже сказал, что все это с твоей стороны благородно, ну и так далее, но тем не менее у тебя есть время еще раз все взвесить и перерешить. Никто же тебя отсюда в шею не гонит. – И, не дождавшись от Будулая ответа на эти слова, он догадливо заключил: – Значит, твердо?

– Твердо, товарищ генерал.

– И ты думаешь, они все это смогут оценить?

– Я об этом не думал, товарищ генерал.

– Ну что ж, как говорится, вольному воля. Откровенно говоря, не очень мне хочется в твоем лице такого табунщика терять. Но и отговаривать тебя, как я уже сказал, не вправе. Во всяком случае, если не теперь, а потом ты передумаешь и захочешь вернуться, место для тебя на нашем конезаводе всегда найдется.

– Спасибо.

Но генерал, не хотевший, чтобы его хоть сколько‑нибудь могли заподозрить в проявлении сентиментальности, тут же и пояснил:

– С табунщиками, как ты сам знаешь, у нас не густо. Так что можешь пока считать себя в долгосрочном отпуске без сохранения оклада.

– Спасибо, товарищ генерал, – повторил Будулай.

И опять начальник конезавода отвел его благодарность жестом:

– И что же ты теперь, так от самого начала по этим своим картам и махнешь?

– По ним, товарищ генерал.

– А потом?

– Не знаю. Потом видно будет.

– Может быть, как твоих сородичей, опять потянет кочевать?

– Нет, я уже свое откочевал.

– Ну, тогда запомни то, что я тебе сказал. И не спеши опять со своими благодарностями. Я начальник конезавода, а у нас с табунщиками дефицит. – И генерал круто повернул разговор в другое русло: – Если откровенно говорить, завидую я тебе. Я бы и сам давно уже во время отпуска вместо всяких там Цхалтубо и Сочей… – Он безнадежно махнул рукой. – Да видно, так и не соберусь. Если бы я тоже, как ты, был один… – И он оглянулся на занавешенные зыбким, колеблющимся тюлем окна своего дома. – На чем же ты думаешь ехать?

Будулай положил смуглую руку на поблескивающий никелем руль своего велосипеда, прислоненного к стволу клена:

– Вот мой конь.

– Ну, на нем‑то тебе далеко не уехать. – Генерал на секунду о чем‑то задумался. – У вас, по‑моему, на отделении два мотоцикла?

– Два, товарищ генерал.

– А деньги у тебя, надеюсь, есть?

– Мне их некуда тратить, товарищ генерал.

– Ну тогда вот что… – Пошарив у себя на груди под пыльником, генерал достал маленькую записную книжку и карандаш и, что‑то коротко, размашисто написав на развернутой книжке прямо на весу, протянул Будулаю вырванный листок. – Внесешь в бухгалтерию все, что положено, и возьмешь мотоцикл себе. – Будулай хотел что‑то сказать, но генерал не дал. – Без тебя знаю… И смотри мне, пока свой табун по акту не сдашь, не уезжай. Все поголовье пересчитать. В присутствии главного зоотехника и ветеринара. У вас за это время никаких ЧП не было? Все лошади целы?

– Все, товарищ генерал.

– Ну и прощай.

Но и после того, как он уже направился к своему «виллису», в котором шофер так и вкогтился в руль, как беркут в свою жертву перед взлетом, он еще раз оглянулся.

– А как ты все‑таки думаешь насчет конницы, цыганский казак?

Будулай встретился с устремленным на него нетерпеливым взглядом и не мог ответить иначе, чем ответил:

– Жаль, товарищ генерал.

Бывший командир кавалерийской казачьей дивизии даже сделал шаг назад, к Будулаю.

– Вот и мне… – Но тут же он сурово махнул рукой и, запахивая свой пыльник, опять отвернулся к «виллису».

Из‑под взревевшего «виллиса» вместе с синим дымом выпорхнула целая туча жирной черноземной пыли. И только после того, как она рассеялась, мазутными хлопьями оседая на придорожной траве, покатился по той же дороге на своем велосипеде к центру поселка Будулай.

 

Сдвинулись цыгане. То по мягкой степной дороге нашептывают что‑то невнятное копыта их лошадей, то вблизи городов опять выезжают на асфальт. В знойный полдень они оставляют на растопленном солнцем черном месиве дороги полукруглые чашечки следов, а зимой цокают по твердому четко и как‑то даже горделиво. И опять, вынырнув из подворотен, бежит, приплясывая, вдогонку этому цокотанью начавшая было забываться людьми не очень веселая придумка о цыганах, заночевавших в морозной степи под рыбачьим бреднем: «А с чего это ты, сынок, так дрожишь?» – «Ой стужа, батя!» – «Тю, а ты вот просунь палец сквозь бредень наружу. Вот где стужа».

Едут цыгане и по ночам. Над их головами созревают и осыпаются с колосьев галактики звезды, а иногда и свет спутника просверкнет в полумесяце серьги цыганки, приуснувшей под мягкий гул колес на ворохе тряпья в окружении своих детишек.

Не спят лишь цыган да его собака, не отстающая от колеса брички ни на шаг.