Цыган

– Погоди, с этим всегда успеется. Ты, оказывается, грамотный парень, и язык у тебя неплохо подвешен. А все‑таки не можешь обуздать свою кровь. Я все же постарше тебя и по возрасту, и по своему званию старшего сержанта, а ты на меня здесь кричишь и в присутствии других людей подрываешь мой авторитет. В нашем колхозе и без тебя есть кому на председателя кричать. – И Тимофей Ильич чуть заметно повел бровью в сторону двери, где стояла Клавдия Пухлякова.

Спокойным движением цыган снял его руку со своего плеча:

– Я на тебя не кричу, а вот ты здесь действительно кричал. Если ты и с другими людьми так обращаешься, то это еще хорошо, что никто из них тебя не побил. И наши воинские звания мы тоже не будем здесь разбирать. Не место.

С беспокойством в голосе Тимофей Ильич спросил:

– Что ты хочешь этим сказать? Если уж начал говорить, договаривай.

Все в колхозе знали, что Тимофей Ильич не лишен был тщеславия и гордился, что на фронте от рядового дослужился до старшины. Должность хотя и не высокая, но без пяти минут офицер.

Все так же спокойно цыган ответил:

– Ничего такого я не хочу сказать. Старший сержант – хорошее звание. Но есть и другие.

– Например?

– Например, лейтенант.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что среди цыган тоже бывают лейтенанты?

– Кто знает, может, и бывают.

– Ну уж это ты врешь, – с уверенностью заявил председатель. – Ордена и медали еще можно личным геройством заслужить, а чтобы лейтенанта заработать – для этого одного геройства мало. Тут надо, брат, и образование иметь или по крайней мере талант. Для этого надо не цыганскую голову на плечах иметь.

Совсем тихим голосом цыган поинтересовался:

– Почему же? У цыгана голова тоже круглая.

– Это ты мне не объясняй. Дружба народов, знаю… Не о том речь. У цыгана в голове всю жизнь только и было, как бы половчее честного человека обмануть, а этой одной науки на войне, как ты сам должен знать, еще мало. В разведке эта наука, понятно, еще могла тебе службу сослужить и даже помочь заработать один‑два ордена, а вот чтобы в бою командовать – тут совсем другая наука нужна.

И Тимофей Ильич ушел на свое место за стол, довольный, что ему наконец удалось подобрать подходящее объяснение, почему наградам цыгана посчастливилось несколько притушить блеск его медалей. Из‑за стола он насмешливо‑победоносно поглядывал на цыгана и на бухгалтера.

Бухгалтер не замедлил оценить его находчивость.

– Да, это тебе не у наковальни плясать.

– И не присваивать чужое, – в тон ему добавил цыган.

– Но‑но! – угрожающе повысил голос бухгалтер.

Цыган на него и внимания не обратил. Он обращался к председателю:

– Один раз ты уже ошибся. А что будет, если ошибешься и второй раз?

Переглядываясь с бухгалтером, председатель пообещал:

– Если я совершу эту ошибку, то вот тебе мое слово: прикажу заплатить деньгами за твои лопаты – и дело с концом.

Цыган покачал головой:

– Одного твоего слова мало.

Тимофей Ильич искренне возмутился:

– Отказываешься верить председателю колхоза?

– Ему‑то я верю, да вдруг он опять скажет, что для пользы колхоза не запрещается и обмануть?

– Этого я не говорил. Я говорил по‑другому. Ну если мало тебе моего честного слова, то можно и при свидетелях. Вот тебе уже свидетель номер один. – Тимофей Ильич повел рукой в сторону бухгалтера. – Подходит?

– Нет! – кратко сказал цыган.

– А… Ну, если не хочешь, то вот тебе другой свидетель. – И председатель повел рукой в сторону Клавдии.

– Если эта женщина согласится, то тогда и я, пожалуй, согласен.

И, поворачиваясь, цыган в упор взглянул на Клавдию. До этого она не видела его лица. Разговаривая с председателем, он стоял к ней спиной и только иногда немного поворачивался так, что она видела его острую кудрявую бородку.

Теперь же она встретилась с его взглядом. И Клавдии вдруг показалось, что он заглянул своими ярко‑черными глазами прямо ей в душу.

– Слышишь, Пухлякова, эта борода пожелал тебя свидетельницей иметь, – насмешливо сказал Тимофей Ильич. – Нам он, получается, не доверяет, а вот ты ему, должно быть, приглянулась. Чем‑то ты ему понравилась. Постой, куда же ты?! – закричал он, привставая со стула.

Но Клавдия уже не слышала.

 

Она не помнила, как открыла дверь и мимо удивленной девушки‑счетовода бросилась вниз по ступенькам правления. Накудрявленная девушка и другие сотрудники бухгалтерии прилипли к окнам. Еще никто не видел, чтобы Клавдия Пухлякова ретировалась из кабинета председателя колхоза подобным способом. Обычно всегда он, едва заметив ее мелькнувший в окне силуэт, через другой ход уходил на задний двор и отсиживался там в гараже до той минуты, пока шофер не возвращался из разведки с известием, что гроза в образе этой женщины прошла и скрылась за станицей, за холмами.

Опомнилась Клавдия и смогла взглянуть на свое поведение как бы со стороны уже на береговой тропинке, наторенной сквозь заросли репейника вдоль Дона из станицы в хутор. Почему‑то она избрала не верхнюю гаревую дорогу, где ее за четверть часа могла подвезти домой любая попутная машина, а эту глухую пешеходную стежку. Сбежала со станичного кругогорья, как от погони.

И вообще это ее бегство из кабинета председателя должно было показаться всем людям до крайности нелепым. Клавдия вспомнила, как округлились изумрудные глаза на личике у этой девочки. Страшно должен был удивиться и сам председатель, который, конечно, при появлении Клавдии в правлении не мог не догадаться, что неспроста она проделала сегодня свой путь из хутора в станицу.

И вот теперь она неизвестно почему возвращается в хутор, не раскрыв даже рта для разговора, к которому готовилась не один день. Что она скажет на ферме другим свинарям и свинаркам? Скажет, что зерно и дерть так по‑прежнему и будут уплывать налево?