Цыган

И чего она так испугалась? Неужели она всю свою жизнь так и будет бояться цыган и каждый из них всегда будет внушать ей панический страх, будто он непременно должен принести ей несчастье, что‑нибудь над ней сделать или же что‑то у нее отнять? Глупые детские страхи! И этот цыган совсем не такой страшный. Даже наоборот, он довольно красивый мужчина, с добрыми, словно бы чем‑то опечаленными глазами. И с Тимофеем Ильичом он разговаривал рассудительно, ни разу не повысив голоса. Между тем у него были все основания повысить голос и даже стукнуть кулаком по столу. На его месте Клавдия так бы и поступила. Обидели человека да еще и насмехаются. Особенно бухгалтер, который так все время и вьется вокруг председателя, как уж, так и нашептывает ему на ухо, что похитрее сказать да как погаже ответить.

А ведь Клавдия очень хорошо знала, что нужно сказать этому бухгалтеру про дерть и зерно, чтобы он еще побыстрее завертелся, как настоящий уж, когда ему наступят на хвост каблуком. Знала, что ему сказать, и собиралась сделать это сегодня в присутствии председателя – и не сказала. Вместо этого убегает прочь по тропинке вдоль Дона. Еще немного – и сердце, разорвав кофту, выскочит наружу.

Успокаиваясь, она пошла медленнее, подставляя лицо и грудь ветру, тянувшему из‑за Дона. Узкая тропинка исчезала впереди в кустах репейника, появляясь из них на пригорках. Жесткие, уже затвердевающие к осени репьи кусали ей ноги.

Мягкий, предупреждающий звонок велосипеда за спиной заставил ее сойти с тропинки. Велосипедист в развевающемся от ветра пиджаке быстро промчался мимо нее и, проехав еще немного вперед, вдруг остановился. Соскакивая с велосипеда и придерживая его за руль, он повернул к Клавдии голову с черной кудрявой бородкой, и она сразу же узнала того цыгана. Она оказалась наедине с ним. Ни впереди, ни позади на тропинке никого не было.

Описав полукруг прямо по кустам репейника, он подошел к Клавдии и сказал, протягивая руку:

– Это вы? А председатель потом вас искал. Спасибо, что хоть вы заступились. Будем знакомы, меня зовут Будулаем.

Еще в кабинете у председателя Клавдия обратила внимание, что говорит он по‑русски совсем чисто. Странно, что теперь, вблизи от него, она не испытывала никакого страха. Он дружелюбно смотрел на нее и улыбался, обнажая ослепительно‑белые зубы. Ничего пугающего не было в его лице, не портила его и эта небольшая бородка. Что ж поделаешь, если эти люди все еще не могут отвыкнуть носить бороды. Значит, такой у них обычай.

И все же от растерянности она ничего не сказала ему в ответ, не назвала даже своего имени, а только позволила ему пожать руку. Его рукопожатие было бережным и коротким.

– Но все‑таки и ваше заступничество не помогло, – не столько с обидой, сколько с веселым огорчением сказал он, не замечая растерянности Клавдии. – Отказался от своего честного слова и после того, как заставил меня показать ему свой военный билет. Ну хорош у вас председатель! Не хотелось, а, видно, придется пожаловаться на него в райком. Вы мне не скажете, сколько еще осталось до райцентра?

– Через наш хутор проедете, а там, мы считаем, не больше шести километров, – обретая дар речи, ответила Клавдия.

– Спасибо. До свидания.

И, вскочив на велосипед, вскоре скрылся за первым поворотом тропинки, оставив ее наедине с запоздалым раскаянием, что она так холодно обошлась с этим человеком. Не растолковала даже ему как следует, что ехать до районной станицы все время нужно низом, по‑над виноградными садами, и никуда не сворачивать, еле выдавила из себя два слова… А он ничем не заслужил подобного обращения. И в правлении разговаривал с председателем культурно, за справедливость стоял и здесь не стал набиваться на более близкое знакомство с Клавдией, а только вежливо поблагодарил ее, спросил о дороге и уехал.

Так что ж, что он цыган? И наружностью он ничуть не хуже других мужчин. Ему даже идет эта, конечно, непривычная для Клавдии бородка. Ей давно уже пора отбросить все свои никчемные страхи.

И впоследствии она вспоминала об этой встрече не иначе как с угрызениями совести. Впрочем, вскоре она, вероятно, и совсем бы забыла о своем мимолетном знакомстве с цыганом, если бы ей не напомнила Лущилиха.

 

Как всегда, она наведалась к Клавдии вечером того дня, когда лучшим свинарям и свинаркам на ферме выдавали в порядке дополнительной оплаты поросят. Привезла Клавдия и на этот раз из‑за Дона, куда на лето переправляли из хутора свиней, месячного поросенка.

– Я, Клавочка, за тобой просто ужас как соскучилась! – переступая порог, говорила Лущилиха. – Ты, считай, там, за Доном, целое лето как в ссылке живешь, все Америку догоняешь… А нонче слышу, на вашем краю хутора поросеночек визжит. Значит, думаю, наша передовая колхозница теперь дома. Дай, думаю, хоть одним глазочком взгляну на нее. – Она по‑родственному звонко расцеловала Клавдию в обе щеки. – А у меня для тебя, Клавочка, новостей, новостей!..

И, усаживаясь без приглашения, закрывая широкой сборчатой юбкой табурет, она не по‑старушечьи зоркими глазами вглядывалась, какое впечатление произведут ее новости на Клавдию. Бабка Лущилиха не сомневалась, что Клавдия не сможет остаться к ним равнодушной.

Еще бы остаться! По точным сведениям, принесенным Лущилихой, тот самый цыган, которого так ловко обманул председатель колхоза, оказался не таким‑то простым цыганом. Из правления он нашел дорогу прямо в райком, и на другой же день туда вызвали Тимофея Ильича. Лущилиха имела сведения об этом от двоюродного племянника, что возил на «Победе» самого секретаря райкома. Вчера племянник попутно заехал к ней порожняком на полчаса, она угостила его ладанным вином, и он разговорился. Прогостевал не полчаса, а целых два.

 

К тому часу, когда председателя колхоза вызвали в райком, племянник Лущилихи как раз зашел к секретарю райкома Ивану Дмитриевичу Еремину узнать, поедут они сегодня после обеда в командировку по колхозам района или нет, и все, что происходило в кабинете у секретаря, видел своими глазами. В ожидании, когда Иван Дмитриевич освободится, присел на уголочек дивана и весь его разговор с Тимофеем Ильичом и с цыганом слушал слово в слово.

Когда председатель колхоза Тимофей Ильич Ермаков вошел к секретарю райкома, у того в кабинете уже был цыган. Нашлись добрые люди, указали ему дорогу прямо в райком. Увидев цыгана у секретаря, председатель сразу потускнел и небрежно буркнул:

– А, это ты, борода…

Цыган промолчал, сидя сбоку письменного стола секретаря райкома на стуле.

Секретарь Иван Дмитриевич Еремин встретил председателя с улыбкой, вышел из‑за стола, протянул руку.

– Давненько, Тимофей Ильич, не виделись… А вы разве не знакомы? – с удивлением спросил он, указывая глазами на цыгана.

Пришлось председателю подать руку и цыгану:

– Немного.

Цыган ничего, пожал ему руку. Тогда секретарь потушил на лице улыбку и сразу же огорошил председателя:

– Ну а если знакомы, то тогда и совсем хорошо. Как ты, Тимофей Ильич, располагаешь: лопаты вернуть или же деньгами за них расплатиться?

Тимофей Ильич коротко взглянул на цыгана и покраснел так, что наголо побритая голова у него стала как бурак.

– Вы, Иван Дмитриевич, должно быть, не совсем в курсе. – И он тут же подошел к большой карте, занимавшей всю стену в кабинете у секретаря райкома. – Вот нашего колхоза земля. Она, эта несчастная кобыла, где упала? У кургана? – не оборачиваясь, через плечо спросил он у цыгана.