Девочка-лёд

– Ну дааа…

– Ладно.

– Я в подъезде, – обескураживает окончательно. – Спустишься?

– Откуда ты знаешь, где я живу? – хмурю лоб, выглядывая в окно.

– У Циркуля адрес взял…

– Ну хорошо, подожди минуту.

Мою руки. Достаю из портфеля тетрадь по обществознанию. Улыбаюсь, глядя на сопящую во сне Ульянку. Спит уже маленький котёнок. Целую розовую щёчку. Свет не трогаю. Она как я. Боится темноты до коликов под рёбрами. Закрываю на ключ входную дверь и спускаюсь по лестнице вниз.

Тихо, и Цыбина не видно. Может, на улицу вышел… Достаю телефон и нажимаю на вызов. Кто‑то резко хватает меня сзади, зажимая рот. Я начинаю мычать и в панике мотылять ногами. Носа касается платок, и, к моему ужасу, я проваливаюсь в пустоту. Чёрную и непроглядную.

 

9. Алёна

 

Голоса. Они становятся чётче, но всё равно разобрать, о чём говорят эти люди, пока не представляется возможным. Голова кружится, перед глазами непроглядная тьма. Я пытаюсь сообразить, где нахожусь, но мысли ускользают, не позволяя зацепиться хотя бы за одну из них.

Музыка. А ещё чей‑то смех. Кто‑то горланит, подпевая. Я пытаюсь пошевелить ногой или рукой. Получается, но как‑то заторможенно. Улавливаю какое‑то движение сверху. Песня звучит тише, будто убавили громкость.

– Абрамыч, она, по ходу, это, оклемалась, – слышу я совсем рядом.

– Ну и чё, амёба амёбой будет ещё минимум час.

И тут я сквозь пелену дурмана вспоминаю. Звонок. Тетрадь. Подъезд.

Удушливая волна паники накрывает меня моментально. Пытаюсь дёрнуться, но ничего толком не выходит. Тело будто желе, не слушается совершенно.

– Менты, твою мать…

– Они смотреть боятся на мои номера, не то что останавливать, – насмешливо произносит очень знакомый голос.

– А если махнёт… Как объяснять это?

«Это». Очевидно, речь идёт обо мне.

– Не махнёт. Ты чё очкуешь так? Релакс, Лёша, релакс.

– МКАД. Ты – бухой за рулём. Тёлка с мешком на голове, ага, релакс.

– Ой, не ссы, а?

– Гля, реал. Отвернулся сразу, – басом хохочет тот, кто находится совсем рядом.

– Я же сказал, – хмыкает тот, второй, самодовольно.

Внезапно отчётливо понимаю: я в чьей‑то машине и она определённо куда‑то направляется. Тревога заполняет каждую клеточку всё ещё чужого организма.

– Слышь, Ян, а чё за штука? Вырубило её почти моментально.

– Секрет, не обессудь…

– Хлороформ? – интересуется третий. И я вроде тоже знаю, кто это.

– Нет, это киношное фуфло. Им минут пять дышать надо, чтоб отключиться. А эту штуку мне брат подогнал из клиники.

Ян. Только сейчас мозги начинают соображать. Ян Абрамов. Мой одноклассник.

– Обалдеть, бро. Крутяк. Мне тоже надо такую. Сеструху успокаивать, пока предки на работе, – гогочет Пилюгин. На сто процентов теперь уверена, что это он.

Сеструху… Господи! Под рёбрами сердце от нахлынувшего волнения начинает стучать ещё быстрее. Ульяна. Одна. Нет‑нет‑нет. Резко дёргаюсь.

– Трепыхается, пацаны!

– Выруби, – смеётся в ответ Ян.

Я замираю.

– Чё серьёзно? – переспрашивает Пилюгин.

– Ты дебил? – хохочет Бондаренко на весь салон. – Мишань, ну ты и придурок.

Мычу. Во рту кляп. Чтобы не кричала, видимо. Боже, как мне страшно. Куда они везут меня? Зачем? Почему Витя так поступил со мной?

– Тихо ты, – стучит мне по голове Пилюгин.

– А чё она раздетая такая?

– Так в чём спустилась, Лёхач. Ты мне предлагаешь ещё нарядить её?

– Осень всё‑таки.

– Тебе не начхать? Найдём способ согреть, если понадобится…

Тон, которым это сказано, мне категорически не нравится.

– А кто играет сегодня?

– Как обычно, всё те же. Девок выпроводим сначала.

Я не понимаю, о чём они говорят, но дурное предчувствие ощущается так остро, что становится нечем дышать. А ещё пить хочу невероятно. Нос щиплет, во рту отвратительная горечь.

– А если она потом сольёт нас? – тихо спрашивает Бондаренко.

– Кто? – усмехается Абрамов. – Она? Не смеши, Лёха. Кто поверит этой убогой? Скажем, бабла решила срубить, оклеветать.

Чувствую, что наружу просятся слёзы. Складно как говорит. Недаром, что сын блестящего адвоката.

– Лисицына, ляпнешь – ад на земле тебе устрою! – угрожает он.

Знает, что я их слышу, и ничуть не переживает по этому поводу. Дрожь расползается по телу, когда ко мне вдруг приходит осознание того, что они могут сделать со мной всё, что угодно. И самое ужасное, что им ничего за это не будет… Ни‑че‑го. Потому что это – мажоры, дети влиятельных родителей. Нет для них того, что не решаемо и нельзя купить.

Он врубает музыку и под одобрительный возглас парней разгоняет машину до предела. А меня трясёт от неизвестности. Я понятия не имею, что взбрело им в голову.

– Приехали, – информирует спустя какое‑то время.

Музыка уже не играет, а потому я слышу, как срабатывают ворота. Судя по звуку, автоматические.

– А чё, предки Беркута свалили?

– Да, прикинь, какая удача. Как‑никак восемнадцатилетие.

Беркут.

Я вспоминаю ту фразу, которую бросил мне Абрамов в кабинете литературы утром.