Дорога поворачивает в рай

Меня отвлекает очередное визгливое «stop it!» от Душанки. Она добавляет: «You hurt me!» и обиженно отодвигается от Диего.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Это животное силу вообще не рассчитывает. У меня синяки останутся от его лапищ…

– Он пьяный. Выйдем на улицу, он освежится и будет нормально себя вести. Хочешь, домой поедем?

– С этими?..

– Ну, ясно. Я представляю компанию, не забыла? Их нельзя тут бросать.

– Ладно. – Душанка улыбается, поворачивается к Диего и берет его за подбородок, глубоко впиваясь в кожу ногтями: – Would you be a good doggy? You wouldn’t hurt me again, would you?

Он мотает головой, часто дыша, как настоящий пёс. Душанка похлопывает его по голове.

– Good doggy.

– Я попрошу вызвать такси, – говорю я, слезая с колен Серхио. Говорю Душанке вполголоса: – Присмотри за мальчиками, хорошо? Справишься?

– Не с такими справлялись.

 

***

 

Луц замечает меня сразу, как только я появляюсь в общем зале. Просит напарника подменить его, напарник смотрит на меня и подмигивает. Шутливо грожу ему пальцем. Мы выходим наружу, Луц прикуривает сразу две сигареты, одну отдает мне. Прохладный воздух действует отрезвляюще, я обхватываю себя за плечи. Голые ноги покрываются гусиной кожей. Луц выпускает дым через нос и спрашивает:

– Ну как?

– На мази… наверное. Не знаю. Вроде пока всё нормально, а потом что будет… хуй знает. В какой‑то момент мне показалось, что я в него влюблена. Ебанатство, правда?

– Ебанатство.

– Я так давно не влюблялась. – На меня накатывает хмельная тоска, я прижимаюсь лбом к груди Луца. Он держит сигарету на отлете и свободной рукой гладит мои волосы.

– Зачем тебе это?

– Не знаю. Всем надо.

– Ты не сможешь быть как все. Даже если захочешь.

– Почему?

Я отрываюсь от Луца, затягиваюсь сигаретой и снова прижимаюсь к нему. Он обнимает меня, целует в макушку.

– Ты пьяная сейчас, вот и лезет всякая чушь в голову. Тебе не нужен никто, ты сама знаешь. Никакой ебучей любви, ясно? Люди забивают пустоту внутри, суют туда всякую мерзость, проводят всю жизнь в поисках, и только ты – другая. Ты не боишься пустоты, тебя не ебёт, что всё заканчивается. Для тебя нет ничего вечного, и это твоё преимущество. Для остальных тоже нет вечного, но они об этом не знают или не хотят знать. Ты не обманываешь себя. Я это ценю в тебе больше всего. Знаешь, что я сделаю? Смотри, – он проводит рукой по моему лбу, – я соберу все твои сомнения, все глупости, которые собрались в твоей голове, вот они, – он показывает сжатый кулак, – и отпускаю их, пусть катятся, – Луц открывает ладонь и дует на нее. – Видишь? Больше ничего нет.

Моё лицо овевает прохладный ветерок. Больше ничего нет – лучше и быть не может. Всё представляется таким простым и прозрачным. Я счастлива, я смеюсь и смотрю вверх: над нами кружатся звёзды, и мы кружимся вслед за ними. Пьяная ночь танцует, ухая и пошатываясь, по‑цыгански трясет плечами и задирает юбки.

– Я вызову такси, – говорит Луц. – Поедете в гостиницу?

– Конечно нет. Поедем домой, на Освободителей.

– Там есть всё, что нужно? Чтобы, знаешь, не получилось как в прошлый раз.

Я киваю: да, всё есть – и глажу его по щеке. Мне кажется очень важным сказать то, что я сейчас чувствую.

– Луц, ты охуенный, ты понятия не имеешь, какой ты охуенный, да? Ты заботливый, понимающий, блядь, ты лучший в мире друг. Я люблю тебя. Правда. Серьезно.

Мы обнимаемся, топчемся на месте, уткнувшись друг другу носом в плечо.

– Я тоже тебя люблю, – говорит Луц в мои волосы. – Езжай, предавайся низким вибрациям, забывай обо всём и кончай под этим испанцем как подорванная. Только подумай, как прекрасна эта ночь в своей неповторимости. Идеальный набор случайностей: убери одну – и вся конструкция рассыпется. Если бы Виктория не попросила тебя развлечь испанцев, если бы им не нужно было завтра улетать, если бы ты не надела это восхитительное платье…

Он отпускает меня, вытирает мои повлажневшие от трогательности момента и выпитой водки глаза, расстегивает еще один крючок на верху платья.

– Готова?

– Абсолютно.

Луц обнимает меня за талию и ведет обратно в «Централь». В моё отсутствие ничего не изменилось: Душанка сидит на коленях Диего и разыгрывает из себя принцессу, повторяя «don’t do this» и мягко отталкивая его руки; Серхио при моем появлении встает. Меня восхищают его манеры: на ногах он стоит нетвердо, однако ждёт, пока я сяду.

– Такси будет через десять минут, – говорю я.

 

***

 

Мы вваливаемся в сонную, разморенную квартиру, зажигаем свет, толпимся в прихожей, сбрасывая обувь и верхнюю одежду. Диего развязывает ленточки, стягивающие ворот Душанкиного платья, она подается к нему, обхватывает его шею, что‑то шепчет на ухо. Я тащу Серхио за руку в спальню. Мы падаем в воздушную дыру постели, не успев раздеться. Я сама пробегаю пальцами по крючкам, не доверяя ловкости Серхио; платье распадается на две части, раскрывается, как края хирургического разреза. Я шевелю плечами, выскальзывая из него; когда мне это удается, кидаю платье на спинку стула. Все предметы покрыты туманной дымкой, я еще достаточно пьяная, чтобы не думать о том, что на груди у меня аллергическая сыпь, а бедра и живот неплохо было бы подкачать в спортзале.

Серхио уже без футболки, ремень расстегнут, я могу трогать это божественное загорелое тело практически без ограничений. Несколько минут он делает мне то, что по‑испански называется follar con los dedos, потом я достаю из‑под матраса презерватив и протягиваю его Серхио. Он недовольно морщится.

– Я здоров.

– Поздравляю.

– Ладно, я надену.