Единственная

Девушка обернулась, ища глазами картину. Она должна была висеть на правой от входа стене. Огромное полотно, высотой почти в два метра, сейчас тоже было затянуто белой тканью. Сдёргивая простынь и отбегая назад, Аделаида запрокинула голову, разглядывая картину. Художник, написавший её, определённо был мастером своего дела. С тёмно‑зелёного, глубокого, практически лесного фона на девушку смотрели до боли знакомые лица. Серафима, напоминавшая собою ангела, спустившегося к людям, чтобы обратить их к свету. Её отливающие золотом кудри здесь были собраны в небольшую причёску и откинуты на правое плечо. Голубые глаза, даже с картины, смотрели внимательно и нежно. Такая молодая, такая искрящаяся от собственного света! Ада считала, что они с матерью были практически непохожи, ведь Серафима…. Серафима была совершенством в каждом своём сантиметре.

На руках у женщины лежала малышка Аделаида. Её беспокойные ручки норовили ухватить маму за волосы, а большие тёмно‑карие глаза смотрели прямо в лицо отца. Художнику удалось передать любовь и во взгляде Григория. Любовь, с которой мужчина смотрел на свою жену и ребёнка. Казалось, она была даже в радужке его глаз: светящаяся, заметная, искренняя. Положив правую руку на плечо Серафимы, он заправил вторую в карман льняных брюк.

Ада смотрела на себя в окружении родителей, думая о том, как сильно они могли бы быть счастливы сейчас. Все вместе. Снова вместе. Не зная горестей, боли потерь. Прошло столько времени, а эта рана до сих пор не затянулась и, на самом деле, она вряд ли когда‑нибудь исчезнет. Шрамы на теле не так страшны, как шрамы души. А вот она у девушки пережила многое.

– Мне так Вас не хватает, – прошептала Аделаида, закрывая лицо руками. Она устала плакать, устала чувствовать боль. Она постоянно пыталась вернуться к нормальной жизни, училась смеяться вместе с одноклассниками, но, в конечном счёте, всё снова сводилось к одиночеству и её слезам в пустых комнатах. – Вот бы Вы могли ожить, хотя бы на этой картине, – усмехнулась девушка, поджимая губы и отворачиваясь.

Но время текло своим чередом, не обращая внимания на метания Петровой. Принимая это, она достала из сумки телефон и набрала номер Василия. К удивлению девушки, мужчина ей не ответил, и лишь стройный голос автоответчика попросил перезвонить позже. Аделаида не хотела думать о плохом, но эти мысли уже стали обыкновением. Проходя в кабинет отца, Ада старалась вспомнить о том, когда сидела здесь в последний раз, но и эти воспоминания не были счастливыми.

Шесть лет назад, проснувшись и обнаружив, что Григория нет в доме, Аделаида вбежала именно сюда, с силой распахивая двустворчатые двери. Но и в кабинете ей не удалось найти отца. А потом пришли люди, сочувствующе заглядывающие в большие карие глаза. Долгое время они пытались не пускать дочку Петрова внутрь комнаты, стараясь оградить её от лежавшего в гробу тела. Одни хотели отвлечь, разговаривая с маленькой Аделаидой о школе, другие же рыдали, даже не скрывая собственных слёз.

Смерть Григория Петрова была огромной потерей для Авуар де Луе, но многие понимали, что куда большей эта потеря была именно для его дочери. Маленькая девочка, одиноко сидящая на полу в комнате и с тревогой перебирающая ворсинки ковра, вызывала у каждого, кто её видел, сочувствие. Они предлагали свою помощь, говорили, что могут забрать её на какое‑то время. Сейчас Аделаида с трудом могла вспомнить, кем приходились отцу все эти люди.

А потом приехала тётка, Татьяна Колер. Она оказалась единственной родственницей из всех известных службе опеки, потому что никто не смог найти ни родителей Серафимы, ни её возможных братьев или сестёр. Женщина долго упиралась, не желая забирать десятилетнюю племянницу, способную нарушить устоявшийся покой в Оранжевом доме на отшибе города. Впрочем, во время очередного примирения после ссоры, Татьяна призналась, что испугалась, когда услышала о детском доме.

 

В кабинете всё было так же, как и при жизни Григория: тихо и спокойно. Арочные окна от пола до потолка, расчерченные на маленькие прямоугольники, пропускали в комнату большое количество света. Заливая им почти всё помещение и открывая взору каждую пылинку, взлетающую от лёгких шагов девушки, кабинет, несмотря на запустение, смотрелся величественно и торжественно. По правую сторону от окна находилось два огромных, очень высоких шкафа, доверху заполненных книгами. На первый взгляд все они были совершенно обычными. Романы, рассказы и стихи, встречающиеся в тысячах экземпляров. Но были у Григория и особые коллекции, книги, ради которых он мог оставить работу на месяц, лишь бы только успеть на аукцион на другом конце Радмааса и вырвать рукописи из рук других, таких же одержимых, как и он сам. Мужчина собирал научные фолианты, книги по истории и химии. Были у него в коллекции и дневники учёных с их пометками к исследованиям и мыслями о недалёком будущем. Григорий был невероятным химиком, работавшим на одну известную в де Луе компанию по производству косметики. Её директор выделил Петрову отдельную лабораторию, давая простор для действий, и мужчина быстро начал оправдывать свалившуюся на него ответственность. Он улучшал формулы кремов и сывороток, научился расщеплять белки до коротких молекул – пептидов. Благодаря Грише эта косметическая компания получила известность не только на территории де Луе, но и по всему Радмаасу, плотно занимая полки магазинов. Благодаря своему увлечению фолиантами об алхимии и химии молекул, мужчина узнавал то, о чём остальные учёные не могли и подумать. На просвечивающихся на свету страницах хранилась информация о безопасном разделении веществ, благодаря которым не происходило нарушения их формул.

К таким книгам было разрешено притрагиваться только в шёлковых белых перчатках, для того, чтобы пожелтевшие от времени и сырости страницы просто не развалились в пальцах, оставив о себе лишь горькое напоминание в виде бумажной пыли. Впрочем, Аделаида и не просила отца дать ей их потрогать. Куда больше девочке нравились сказки, которые ей читала Серафима по вечерам. Истории о волшебницах, которые с помощью своей магии и отваги побеждали многотысячные армии для защиты своего Ковена, истории о злобных колдунах в чёрных мантиях, которые служили иному богу и совершали преступления против магии. Каждое сказание, рассказанное матерью, было наполнено искренней верой и уверенностью в том, что всё на самом деле происходило именно так. Ада, заслушиваясь, нередко представляла себя на месте могущественной воительницы, спешащей на помощь своим друзьям на белоснежном коне.

Рассмеявшись от столь ярких и искренних воспоминаний, Аделаида погладила стоящего на камине бронзового коня по гриве и, усевшись в кресло цвета красного вина, снова набрала номер Василия.

– Алло, Ада, это ты? – послышался в трубке уставший голос, и у девушки невольно сжалось сердце. Она всё ещё чувствовала вину из‑за того, что оставила мужчину совершенно одного.

– Здравствуйте. Да, я. У меня всё в порядке, я у себя дома, – ответила Аделаида, перекладывая ногу на ногу и нервно хрустя пальцами.

– Лучше, чем тут?

Петрова не ответила и лишь молча обвела глазами родной кабинет.

– Давайте не будем об этом. Расскажите, как у Вас дела? Как Лоскуль и Жерак? – вспомнив о собаках, поинтересовалась Аделаида.

– Они очень по тебе скучают, Ада. Надеюсь, ты приедешь и заберешь их, потому что меня они, как ты помнишь, не очень то и уважают. Я, скорее, как временный способ выжить, – закашлявшись, ответил Василий и в трубке послышался треск сигареты. – Лёгкие ни к чёрту.

– Может, не стоит так много курить?

– Ты же знаешь, это снимает стресс.