Его нельзя любить
– Мебель.
– Мебель?
– Ага, постоялец‑то наш не захотел на диване спать. Вон кровать себе в полверанды заказал.
– Ян? – мои глаза округляются. Я заглядываю в коридор, откуда хорошо просматривается «комната» Гирша. Дверь открыта, поэтому я прекрасно вижу, как Артём уже начал там что‑то собирать.
– Ника, – бабушка касается моей руки, – я тут подумала, бог с ней, с этой прической. Если тебе и правда нравится то, что вы там с матерью выбрали, я Татьяне позвоню и все отменю.
– Правда?
– Конечно. Это же твой праздник, – бабушка тепло мне улыбается, а я, я чувствую, что сейчас просто расплачусь.
На самом деле у нас очень мало вот таких теплых моментов. Бабушка вообще не тактильный человек, да и приятных слов от нее почти не услышишь. Но сегодня этим своим согласием, которое для большинства и так считается нормой, просто растопила мое сердце.
– Спасибо, – бормочу, едва разлепляя губы.
– Ну чего ты? Реветь удумала? Совсем уже?! – ба крутит у виска, и трогательного момента словно не бывало.
Я качаю головой и поднимаюсь к себе.
Утром, пока мастер, которую наняла мама, делает мне прическу и макияж, я узнаю, что Гирш не ночевал дома. Артём ходит чернее тучи, потому что упустил этого гада. Если Вячеслав узнает – Тёме не поздоровится. Поэтому на, так скажем, семейном совете принимается решение отца Яна в известность не ставить.
– Может, кондиционер убавить? – интересуется мама.
– Немного, – соглашаюсь, – а то, пока одеваться буду, еще больше ужарею.
Мама щелкает кнопку на пульте как раз в тот момент, когда девушка заканчивает с моим макияжем.
– Куколка просто, – слышу мамин восторженный голос. – Какая ты у меня красивая, Ника!
– Спасибо, мамуль.
Мама помогает застегнуть мне змейку на платье, и мы вместе спускаемся в гостиную.
Наши жильцы еще ранним утром утопали на море, поэтому в доме только мы, бабушка и Артём.
Когда я надеваю туфли, входная дверь открывается.
Гирш переступает порог и вытягивает ладонь вперед, смотрит при этом на Артёма.
– Без нотаций давай. И так башка трещит.
Ян, шаркая ногами, подходит к дивану и заваливается на него, подкладывая под голову декоративную подушку.
Выглядит он, мягко говоря, не очень. Весь растрепанный.
– Ты где шлялся? – встревает ба.
– Не ваше дело. О, Глупость, да ты сегодня чикуля.
Он облапывает взглядом мое тело, укутанное в платье, и вытягивает большой палец вверх.
– Главное – не залети после пары бокалов шампанского, как твоя мать. Еще одного нагулянного бэбика мой отец не потянет, – Ян смеется, прикрывая глаза, и буквально через секунды засыпает.
Мы все замираем с перекошенными лицами. Бабушка спохватывается и начинает натирать свои туфли. Мама кусает губы и дрожащими руками застегивает мне цепочку на шее. Я же, я просто стою и смотрю, как спит этот помойный хорек.
Ненавижу его. Просто ненавижу!
На автомате тру губы тыльной стороной ладони. Смазывая помаду. Как только вспомню, что он вчера вытворил, сразу тошнить начинает. Придурок!
В ресторан мы едем через полтора часа после вручения аттестатов.
Бабушка и мама к тому времени уже до макушки пресыщаются присутствием друг друга и начинают переговариваться на повышенных тонах. Рая с Миланой смотрят на меня с ухмылками, и, судя по тому, как смеются некоторые парни из класса, Рая с ними уже посплетничала.
Я не знаю, в какой момент все начинает лететь в бездну, но это происходит.
Сначала девчонки подходят с вопросами про Яна, не без сарказма интересуясь, как такая тихоня, как я, решилась клеиться к сводному брату. А потом и мама с бабушкой устраивают скандал. Прямо при всех.
Они кричат и обвиняют друг друга. Громко озвучивают все, что было в прошлом. И о том, что я безотцовщина теперь, потому что у моей матери не хватило ума не раздвигать ноги, и о том, что бабушка – Гитлер в юбке.
Присутствующие в шоке от происходящего, а мне, мне не остается ничего, как сбежать из этого ада.
Я выбегаю на воздух. Дышу, но, кажется, все равно задыхаюсь.
Бабушка выходит из ресторана минут через пять и тоном, не терпящим возражений, загоняет меня в такси.
– Мы едем домой, Ника! Твоя мать нас позорит.
– Я позорю? Это ты никому жизни не даешь!
Скандал продолжается в машине, на улице возле дома, да и внутри дома тоже.
Они орут на всю округу, а я понимаю, что это конец. Конец всему. Я просто не хочу их видеть. Ни одну, ни вторую. Никогда.
– Это ты! Ты всю жизнь держишь всех на цепи! Я здесь как в тюрьме жила, спала и видела, как бы побыстрее от тебя сбежать! – мамин крик разносится по всему дому. – Ты и Нику уморила. Ты только посмотри, она всего боится, никуда не ходит. Ты ломаешь ей жизнь!
– Ломаю? Это ты сбежала! – давит голосом ба. – Бросила ребенка и удрала. Черт‑те чем в своей Москве занималась. Думаешь, я не знаю?! Какая ты мать после этого? Одно название. Это я ее воспитывала. Так, как считала нужным. Второй шлюхи в доме я не потерплю!
Мама пятится и хватается за горло. Ее глаза поблескивают, хаотично бегая из стороны в сторону.
Я наблюдаю за происходящим молча. Меня больше ничего не трогает и не удивляет. Им обоим абсолютно на меня плевать. Они обе лелеют лишь свое эго.
– Всем спокойной ночи, – выдаю мрачно и поднимаюсь к себе. Как только закрываюсь на защелку изнутри, слышу бабушкин отборный мат и мамины громкие рыдания. Они обе не затыкаются ни на секунду.
Снимаю с себя это дурацкое платье и по неосторожности вырываю собачку.
Меня все еще трясет. Тушь немного потекла, но это неудивительно. Я плакала. Ехала на заднем сиденье в такси, сгорала от стыда перед водителем, перед всеми одноклассниками и их родителями, оставшимися в ресторане, перед учителями. Горела и плакала, закрывая лицо ладонями.
А теперь вот смотрю на себя в зеркало и чувствую дикое отвращение. К этому дому, к родным людям, к себе самой, в конце концов. Я сама им все это позволила. Разрешила широким жестом не считаться со своим мнением.
Жила все эти годы в качестве девочки на побегушках. Как табуретка здесь обитала, без права на мнение.
Растираю по щекам слезы и трясущимися руками открываю кран. Журчащие звуки прохладной воды успокаивают.
Тщательно умываю лицо, чтобы от косметики и следа не осталось. Наспех принимаю душ, разбираю пальцами свою прическу, получая от этого удовольствие. Еще немного, и начну выдирать себе волосы клочок за клочком, потому что моя прическа, платье, я сама – ничего из этого мне не принадлежит. Ничегошеньки.
