Это моя дочь

Я не знаю, что она говорила, но через два часа зареванная Ольга уже встречала скорую. Я не понимал, зачем она плачет. Зачем ей притворяться сейчас? Какой в этом смысл? В больнице тоже уже предупреждены, никто не позволит Ольге лечь вместе с ней. Сошлются на что нибудь, правила больницы и прочая ерунда. Моя дочь будет одна.

Я пришёл вечером, когда заплаканную Ольгу выпроводили домой. Одну. Долго смотрел на её тонкую фигурку замершую возле больницы – выиискивала взглядом окно дочки, потом нашла, рукой помахала…  и продолжал думать, зачем она это делает? Холодно, а она стоит, шарф забыла, кутается в пальто, трясётся всем телом и не уходит. Ничего, если и она простудится, попадёт в больницу, будет совсем просто…

Внутрь меня пропустили – ждали. Почти здоровую, по словам врачей, девочку положили в одиночный инфекционный бокс. Перед дверью я замер – два года ждал, а теперь страшно. Страшно говорить с собственной дочерью. Стою, в руках тискаю красивого лопоухого зайца с печальной мордочкой – купил сразу, как только сформировался в голове план. Вошёл.

Она сидела на кровати и выглядела ужасно потерянной. Испуганной. Хотелось забрать её прямо сейчас, увезти и больше никому не позволить обидеть.

– Привет, – тихо сказал я.

Она вскинула взгляд. Глаза голубые, мои. Семейные глаза. Ресницы тёмные пушистые, на щеках лихорадочный румянец – надо будет напомнить, что она здесь вип персона, пусть лечат на совесть. В руках тискает игрушку – медвежонок. Старый и очень потрепанный.

– А что вы тут делаете? – спросила она. Я растерялся, а она сама придумала ответ. – Вы и котятам помогаете, и людям, да?

– Да, – подтвердил я. – Можно и так сказать.

Пододвинул стул, сел ближе. Хотелось её обнять, но не хотелось пугать. Да и не знал, как с ней быть. Протянул ей зайца, она приняла его, погладила, а потом поставила в сторонке. В руках остался мишка, кольнула неприятная ревность.

– Почему ты грустишь?

– Скучаю по маме, – испуганным шёпотом ответила девочка. – Я первый раз так долго без мамы буду.

И снова – укол в самое сердце. И хочется сказать, что эта мама, не мама. Кукушка. Но ребёнок пока не поймёт. Когда она вырастет, я все ей расскажу. Она меня простит.

– Ты её любишь?

– Конечно, – удивилась девочка. – Она же моя мама.

Тишина. Шелест чьих то шагов по коридору. Звук напугал малышку – втянула голову в плечи. Нужно будет сказать, чтобы какая нибудь медсестра переночевала с ней. Любой каприз за мои деньги, а я хочу, чтобы моя дочь не боялась.

– У меня тоже была дочка, – неожиданно для самого себя сказал я.

– А где она?

И оглянулась, смешная, словно я мог прятать дочь где то за кроватью или в кармане пальто.

– Умерла, когда ей было три годика. Долго болела.

– Грустно, – отозвалась малышка.

Она ещё не умела понимать всей глубины чужого горя. Слишком мала. Скучает по своей лже‑маме. Хочет домой. Скоро я заберу её в настоящий, принадлежащий ей по праву дом, в котором она станет маленькой принцессой. А не дочерью матери одиночки, которая мотается из города в город, в попытке убежать от своих грехов, живёт на съёмных квартирах и оставляет ребёнка одного, выходя в магазин.

Ненавижу, напомнил я себе. Я её ненавижу. Я уничтожу её, но сначала заберу у неё ребёнка. Не украду в ночи, как поступила она. Я сделаю все по закону, так, чтобы ни один человек не посмел усомниться в законности прав моей дочери.

– Здесь страшно, – вдруг всхлипнула она. – Я хочу домой.

Я решился и погладил её по волосам. Тихонько, едва касаясь, но она все равно отстранилась. Живая, смешливая и общительная рядом с Ольгой, сейчас она поникла, я не узнавал её. Ничего, время лечит все. По крайней мере – раны душевные.

– Возьми зайца, – попросил я. – Он будет тебя охранять.

Она кивнула, но заяц так и остался сидеть, прислонившись к стене, грустно свесив уши. Я вышел. Юрист позвонил мне, когда я уже ехал домой, если можно назвать домом пустую квартиру, в которой я только ночевал. Но когда в мою жизнь вернётся дочка, все изменится.

– Анализы готовы, – сказал он. – Позвонили, но я дождался курьера с пакетом.

– Что в нем, – нетерпеливо спросил я, давя на газ.

– Не уверен, что мне стоит вскрывать конверт без вашего присутствия…

– Быстрее! – рявкнул я.

Я верил в то, что нашёл свою дочь. Верил, но где‑то в глубине души жил страх, что эта маленькая девочка с моими глазами окажется чужой. Смешно, но кажется, я уже её полюбил. Не за что‑то, просто за то, что есть. Отказаться от неё было бы слишком больно.

– Девяносто девять процентов вероятности, – тихо ответил юрист хрустнув бумагой. – Она ваша дочь, поздравляю.

 

Глава 5. Ольга

 

 

Я понимала – все это неспроста. Днём трезво думать не получалось, а сейчас вот пришла в пустую квартиру, тихо, гулко и мыслей – миллион.

– Всё будет хорошо, – почти убедила себя я.

Нужно было отказаться от госпитализации, нужно. Но врач была так настойчива, а воспоминания о воспалении лёгких, которое Дашка перенесла в три года были страшными. Но тогда я была рядом с ней, каждый день в инфекционном боксе, на одной узкой постели. Все равно, главное, – рядом. А сейчас нет. И кажется, что от меня просто оторвали кусок. Лишили важного органа, без которого я не могу нормально функционировать.

– Пожалуйста, – просила я. – Мне не нужно питание, я заплачу, и мы уже лежали в больнице, занимая одно койко место…

– Тогда ваша дочь была младше, – заметил врач в приёмом покое, – а сейчас старше. По правилам больницы дети от пяти лет лежат одни. Да не бойтесь, мы же тут не монстры.

А мне все казались монстрами. И сейчас кажутся. Попыталась взбодриться крепким кофе – не вышло. Уснула, свернувшись калачиком в кресле, прижимая к себе свитер  дочки, который хотела ей с собой дать, и забыла. Это так и продолжило меня мучить во сне, снилось, что я слоняюсь под окна и больницы и упрашиваю персонал забрать свитер, вдруг ей там холодно…

Проснулась глубокой ночью. Позвонила в больницу, там же дежурные, нарвалась на грубость и ответ, – никто твою дочку проверять не будет. Спит она. Завтра звони.

– Нужно тратить время рационально, – отметила я, пытаясь взять себя в руки. – Собирай вещи.