Хрустальная сосна. «Где, в каких краях встретимся с тобою?..»

– Давай на дорогу отойдем, там воздух почище.

Мы поднялись на насыпь и встали около какой‑то изгороди. Я откинул крышку фляги и протянул Славке. Он сделал несколько глотков и поставил ее на землю.

– Пей, не стесняйся, – сказал я. – Все равно останется, двадцать литров на тринадцать человек – это залиться можно.

– Не хочу больше, – Славка покачал головой. – Я вообще‑то молоко не очень люблю.

– А я – так очень…

Молоко было теплым, сладковатым и полным того особого, ни с чем не сравнимого запаха, какой бывает только у парного. Я пил долго, чувствуя как теплые струйки текут по подбородку и капли падают в мягкую дорожную пыль. Оторвался я от фляги лишь когда понял, что больше в меня просто не войдет.

– Ну и силен же ты пить, – покачал головой Славка.

– А ты думал? Все, теперь каждый день буду сюда ходить. Никому не уступлю право хлебнуть первым прямо на дороге. Будем ходить вместе?

– Будем, – улыбнулся Славка. – Может, и еще кого‑нибудь с собой возьмем.

Я как‑то не задумался над его последними словами. Мы подхватили ношу и зашагали к лагерю. Солнце уже скрылось за островом, и теперь небо на западе горело розовым светом, делая совершенно черным зубчатый силуэт леса. Мягко пружиня своей еще не остывшей пылью, дорога вела вдоль реки, мимо парома – к лагерю, который показался вдали, смутно белея палатками, между которых уже резвился неяркий в ранних сумерках огонек костра…

 

– –

 

Потом мы опять сидели у огня и пели. Костер, заваленный зелеными ветками, щедро дымил, разгоняя комаров. Я исполнял совершенно автоматически, витая мыслями где‑то далеко и высоко. И спокойно рассматривал своих колхозных товарищей. Тамара сидела с Генкой, а Саня Лавров – с окольцованной Ольгой. Я заметил еще вчера, что они везде – и в столовой, и у костра – садятся вместе. Неужели наша компания уже начала делиться по парам? Костя‑Мореход, судя по всему, ни с кем делиться не собирался: он занял место между Викой и Людой и уделял внимание обеим сразу. А Аркадий пристроился к Кате. Люда его отшила, причем весьма болезненным способом; к Вике он, вероятно, не решался приближаться на расстояние удара, Ольга и Тамара были прочно заняты. Катя же подходила: она казалась свободной, безобидной и беззащитной. Не обращая никакого внимания на сидящего с другой стороны Славку, он придвинулся к ней тесно и шептал что‑то на ухо с таким видом, будто их давно и крепко что‑то связывает. Катя глядела на огонь, и красные отсветы плясали в стеклах ее очков.

Я смотрел, и мне было неприятно, что Аркашка за ней ухаживает. Странно, но я ощущал в себе нечто вроде ревности. Хотя на каком основании имел право испытывать подобное чувство? Между Катей и мной ничего не было и не могло быть; я вообще не собирался ни с кем сходиться в колхозе. Но, тем не менее, факт имелся налицо: что Катя нравилась мне настолько, что соседство любого мужчины с нею приносило неудовольствие. Любого, кроме Славки – он в счет не шел, так как являлся моим лучшим другом. И, кроме того, я знал его слишком хорошо и не сомневался, что он‑то к Кате приставать не собирается…

Так я пел и играл, думая о каких‑то неожиданных и странных вещах и даже не заметив пролетевшее время. Принесли магнитофон и начались танцы. Мне не хотелось ни дергаться, ни обниматься под музыку, и я пошел на кухню пить молоко. Оно уже совсем остыло и даже загустело сверху чистыми сливками. Я налил себе в алюминиевую кружку и опустился за стол.

Кругом стояла темнота: ведь, наверное, было уже около двух часов ночи. Постепенно глаза привыкли к мраку, и я различил очертанья навеса, темные букеты цветов в больших банках – их девчонки нарвали на лугу и расставили еще днем по столу – оставленные кружки, миску с хлебом, забытый кем‑то транзисторный приемник… Плотный черный воздух словно поглотил в себе музыку, еле доносившуюся от недалекого костра, и отчетливо слышались обступившие меня ночные звуки.

Протяжно крикнула сова на болоте. Раз, потом еще – отрывисто и резко, – словно кого‑то поймала и радовалась этому. Подал голос сверчок около кухни, под забором в примятой траве. Прошуршала возле изгороди то ли мышь, то ли змея. И откуда‑то из‑за перелеска вдруг раздался тонкий перезвон колокольчика: видимо, на большом лугу, или даже еще дальше, паслись в ночном лошади…

Когда я вернулся к костру, народ сидел вокруг костра. Магнитофон играл из травы известнейшую и очень хорошую песню про горную лаванду, под которую танцевали всего две пары.

Гена с Тамарой просто топтались на месте, очень крепко обнявшись.

Лавров с Ольгой действительно танцевали. Они выделывали невероятно красивые, гладкие и скользящие движения. Со стороны казалось, что Саша ловит Ольгу, вырывающуюся из его рук – а она, хоть и ускальзывает, но позволяет себя поймать. Это было грациозно и даже как‑то трепетно.

Кроме того, я вдруг заметил, какие у нее прекрасные, ровные, невероятно длинные ноги. Ольга мне совершенно не нравилась, но все‑таки, как любой нормальный мужчина двадцати четырех лет, теоретически неравнодушный к женскому телу, я иногда исподтишка рассматривал и ее. Подобно всем другим девицам, по лагерю она ходила практически голая, лишь едва прикрывая необходимые места весьма откровенным желтым купальником. Хотя прикрывать было нечего: Ольгино тело не выделялось ничем особенным; полураздетая, она обратила бы на себя мужской взор лишь в обществе полностью одетых женщин. Рядом с такой же полуголой, но великолепно сложенной Викой Ольга совершенно проигрывала. Однако сейчас, пусть и укрытые старым вылинявшим трико, ноги ее прямо‑таки били по глазам. Казалась, вся Ольга состоит из одних только ног, – которые, хоть это и звучит банально, росли у нее прямо из подмышек. А возможно, и не росли – просто, танцуя с Лавровым, она показывала себя совершенно иной, чем днем в обычной жизни.

Я поразился, увидев, как здорово танцует Сашка. Сам я, даже если бы завязался тройным узлом, не смог бы показать и десятую долю того, что выделывал у костра он.

Но все‑таки, на кой черт ему сдалась замужняя Ольга? Взял бы лучше Вику, она все‑таки свободна, – думал я.

Тот факт, что, вероятно, только Ольга из всех умела по‑настоящему танцевать, мне даже не пришел в голову.

Я посидел у костра с полчаса. Постепенно все разошлись. Последней, пожелав нам спокойной ночи, исчезла в темноте Катя. Мы со Славкой остались вдвоем. Пары продолжали танцевать, не чувствовали усталости.

– Полезли и мы спать, что ли? – предложил я.

– Пошли. Только… Только я еще на речку схожу, – ответил Славка.

– Ладно, тогда до утра, – сказал я.

Засыпая, я слышал, как от костра доносится тихая музыка. Как ни странно, она не мешала, а наоборот, подхватила и понесла куда‑то – в остаток ночи, который можно было отдать сну.

 

– –

Журавли, видимо, облюбовали соседний с нами луг.