Их двое
– Дура бестолковая… – неожиданно переходит он с рыка на шепот… Я не успеваю ничего понять, среагировать на такую внезапную перемену в настроении хищника…
Егерь еще мгновение разглядывает мое запрокинутое лицо, обхватывает сильнее… И, рывком подтянув еще выше, провезя по себе до самого лица, прижимается к моим губам в диком, жадном и совершенно неожиданном поцелуе…
И это – ах! – невероятно!
Я настолько обескуражена, настолько испугана, что не понимаю даже, что происходит. В самом деле не понимаю!
Только что я была полна ярости, кричала, возмущалась и была готова растерзать этих гадов за насилие над дедовой памятью, а сейчас словно в ступоре, в каком‑то дурацком вакууме нахожусь… Он не целует меня.
Хищники не умеют целовать.
Он меня… ПОГЛОЩАЕТ.
Берет. Силой.
Я просто пошевелиться не могу, абсолютно недоступны любые средства борьбы: ни шевельнуться, ни крикнуть. Ни укусить.
Хотя, последнее я могу, конечно, но… не могу.
Голова словно в диком, безумно дурмане, кружится и совершенно не соображает. Его губы жадные и абсолютно неласковые, этому зверю не требуется обратной связи, моей реакции на его действия. Он просто делает то, что ему хочется сейчас, в чем нуждается.
Но самое жуткое в ситуации совсем не это.
Совсем другое.
Самое жуткое, что я реагирую на происходящее совсем не так, как надо!
Это чудовищно, но… Меня тоже это ПОГЛОЩАЕТ…
Совместная ненависть
Меня никогда так не целовали, никогда не трогали так. И, наверно, только этим, своей неподготовленностью к ситуации, к необычности ощущений, я могу оправдать свое бездействие.
Ну и еще тем, что как‑либо действовать чисто физически нереально.
Егерь держит так, что не дернешься. И целует так, что не остановишь.
И в итоге я не останавливаю. Подчиняюсь стихии.
Он что‑то рычит мне в рот, реально, словно дикий зверь, его язык нахально проникает так глубоко, что начинаю задыхаться. И, наверно, от нехватки воздуха, голова еще больше кружится, и пусто там, пусто, словно в мячике для занятий фитнесом!
Еще никогда не ощущала я такой беспомощности в сочетании с дико стучащим сердцем, которое ломит в грудную клетку и заставляет, кажется, все тело пульсировать.
Егерь меня целует, лишая воздуха, сил, головы, а я ощущаю себя не человеком уже – какой‑то бессмысленной субстанцией, которая бьется в такт его движениям и тянется к нему, к своему захватчику…
Один шаг – и я стою уже на краю низкой кровати, сравниваясь в росте с Егерем, и, вроде как, твердая основа под ногами должна придать уверенности, но уверенность получает только этот захватчик. Ему теперь проще держать меня, легче распускать лапы, отправляя их в вольный выгул по моему дрожащему от неожиданности и напряжения телу.
Я ощущаю это все смазано, словно в бреду, длительном и сладком. И не могу ничего сообразить, даже когда он перестает терзать мои губы… И переключается на шею и плечи.
И здесь тоже в полной мере проявляются звериные замашки. Он не целует: лижет, кусает, рычит что‑то сквозь зубы, матерно и гневно, словно обвиняет меня в происходящем, словно это я его заставляю, а не он! Не он сам!
Удивительно, кстати, что это все вообще понимается сквозь толщу обрушившегося на меня безумия.
Как проблеск солнечного света на глубине. Единственный, кстати.
Потому что в остальном ничего не меняется.
Руки мои по‑прежнему нелепо сжимают края свитера, в глупой попытке прикрыть то, что уже смысла не имеет прикрывать, потому что Егерь всю шею облизал‑искусал, все плечи, ключицы… И только вопрос времени, когда доберется до груди…
От осознания, что это обязательно случится, ощущаю, как начинает ныть и наливаться тяжестью все внутри, как собираются соски, становятся чувствительными – тронь – и больно будет!
Раскрываю рот в тщетной попытке глотнуть воздуха, потому что, хоть Егерь и занят сейчас другими частями моего тела, кислород в легкие не поступает. Там – словно сжиженный азот, рвет на части, сводит с ума, дышать нечем и незачем.
– Сучка сладкая, – рычит уже вполне различаемо Егерь, неожиданно отрываясь от облизывания моей кожи, вскидывает голову, смотрит в глаза… И я в очередной раз поражаюсь холодному безумию его глаз, черному, затягивающему… Он же абсолютный зверь… Что он делает со мной? Как смеет? Как я так позволяю? Я что, дура безвольная?
