Их двое
Когда‑то давно, еще в глубокой юности, мне снился кошмар. Точно не помню уже, что именно, кажется, маньяк какой‑то преследовал, или что‑то типа того… Суть в том, что я во сне не могла закричать. Смотрела, как ко мне приближается угрожающая фигура, понимала, что сейчас мне будет плохо… И немо открывала рот, не в силах ни звука из себя выдавить!
И с тех пор почему‑то думала, что в реальности так же будет. Если что случится, мозг в панике отрубит все нервные окончания. И голосовые связки в том числе…
Оказалось – нифига.
Я визжу так, что мужик, здоровенный, бородатый, сонно таращащийся на меня с моей же кровати, морщится и пытается прикрыть ухо. Почему‑то одно.
А внизу второй монстр перестает ломать дверь. Вероятно, в осадок выпал от удивления.
Я визжу, визжу, потом подхватываю небольшую табуреточку, до этого вполне мирно стоящую возле двери, и швыряю ее в сидящего на кровати бугая.
Он машинально уворачивается, отбивает снаряд, матерится.
И синхронно с ним начинает материться зверь внизу.
А я… А я – между ними! Боже! И деваться некуда! И еще табуреточку кинула! Лишилась последнего орудия защиты!
– Кот! Мать твою, Кот! – звериный рев снизу приближается, угрожающе скрипят ступени… Монстр с топором поднимается ко мне. И зовет какого‑то кота… – Ты живой там? Кто так орет? Какого хера ты закрыл дверь, придурок?
Я уже не могу орать, только немо открываю рот, таращу безумные глаза на неспешно поднимающегося с моей кровати мужика. Голого, черт! Если не считать белых трусов, вообще ничего не скрывающих!
Я оторопело наблюдаю, как он встает, ковыряет пальцем в ухе, а затем… Подмигивает мне весело и ухмыляется:
– Ничего себе, у тебя голосище!
– Кот, мать твою!
Рычание зверя раздается за моей спиной. Я взвизгиваю и отпрыгиваю назад, в уголок за дверью спаленки. Шлепаюсь на задницу, выставляю перед собой рюкзак в качестве заслона. Понятное дело, это выглядит нелепо, но больше‑то у меня все равно ничего нет.
Обнаружившийся за моей спиной зверь, уже без топора, всклокоченный и злющий, в первую очередь заглядывает в спальню, матерится еще громче:
– Да хватит тут стояком своим светить, придурок, бля! Какого хера происходит? Кто это? И чего орет?
– Не зна‑а‑аю… – Мужик, которого первый маньяк зовет Котом, тянет по‑столичному гласные, голос его, хриплый со сна и веселый, несмотря на ситуацию, – я думал, ты впустил…
– Да с хера ли? – злится маньяк, – я на улице был занят, дернул ручку, а дверь закрыта! Думал, твои шутки, как всегда…
– Да на кой мне так шутить? – удивляется Кот, – я спал вообще‑то! Проснулся от твоего мата. Глаза продрал, а тут эта! Стоит, пялится. Я пока соображал, что к чему, она заорала. И все, я думал, оглохну, к чертям собачьим…
– А я думал, или она тебя тут убивает, или ты ее трахаешь! Думал, когда ты бабу умудрился приволочь? В багажнике, что ли?
– А я решил, это ты припер… Погоди, откуда она тогда? Если не ты и не я?
Тут оба захватчика замолкают и поворачиваются ко мне.
Они стоят надо мной: полуголый, успевший натянуть на себя джинсы, Кот и мощный, на полголовы выше его, маньяк‑лесоруб, в заляпанном кровищей свитере.
Здоровенные, крепкие, с одинаково удивлёнными зверскими взглядами. Жуткие, страшные…
Я пытаюсь задницей заползти еще дальше в угол, перевожу взгляд с одного на второго, в голове мутнеет от ужаса.
Это, определённо, беглые зеки. Маньяки. Звери. Они меня просто растерзают сейчас…
Господи, и чего я на Мальдивы не поехала…
Сидела бы сейчас на шезлонге, попивала мохито… С зонтиком…
От обиды за себя не сдерживаюсь и тихонько подскуливаю. Рюкзак по‑прежнему держу перед собой.
Маньяки, между тем, переглядываются, и глаза у них удивленно‑настороженные.
Наконец, тот, который Кот, задает вопрос:
– Ты кто вообще?
– Я‑а‑а… – голоса по‑прежнему нет, только сип какой‑то удушающий. Я кашляю, затем пытаюсь еще раз, – я‑а‑а‑а…
– Да тварь эта, из «Спортскандалов», – рычит тот, что в свитере, и я тут же затыкаюсь, кусая губы от ужаса и выше поднимая перед собой рюкзак.
– Ну чего ты вылез, бляха муха? – возмущается на своего приятеля Кот, – она тебя, вон, боится до усрачки!
– Да нифига она не боится, – возражает маньяк в свитере, – ты глянь в ее глаза бесстыжие! Внешне безобидная, няша такая с оленьими зенками! А не успеешь ушами хлопнуть – уже в дом пролезла и нагадила там! В рюкзаке что? Камера? Сто процентов камера!
Он рычит гневно, наклоняется и выхватывает у меня единственное средство защиты.
– Отдай! – тут же взвиваюсь я, тянусь за рюкзачком и даже, в гневе, забываю о своем страхе.
Правда, мои попытки отстоять свое имущество ничем хорошим не завершаются, потому что маньяк пользуется нашей, буквально колоссальной, разницей в размерах и росте, поднимает повыше руки, потроша мой рюкзачок бесцеремонно и с опытностью таможенного инспектора в аэропорте.
Я рвусь на перехват, но попадаю в лапы второго маньяка, Кота. Он прижимает мое брыкающееся тело к своей голой груди, ржет, мягко, но крайне основательно скручивая руки:
– Не крутись, няша, камере твоей кирдык настал, Егерь у нас не любит достижения современной цивилизации, что найдет – уничтожит, как чуждый элемент… Да не брыкайся ты, я же и связать могу!
Я молча, не доверяя больше так сильно подведшему меня речевому аппарату, сопротивляюсь, царапаю голые жилистые предплечья, забитые татухами, бьюсь затылком о твердую грудь, по крепости способную поспорить с гранитной плитой, скалюсь, прикидывая, где у него слабое место, чтоб куснуть побольнее. Мысль о том, что таким образом я только сильнее разъярю захватчиков, в голову не поступает.
