История 101
«Это было бы странно. Муж свидетель, жена свидетельница».
«Ты поздно будешь?»
«Не знаю пока».
«Не ночуешь, значит, дома?»
«Не знаю».
«Значит, и я не знаю, готовлю ли я тебе еду в ближайшие дни!»
«Спасибо, родная!»
«Не за что, милый!»
Я отложил телефон в карман, сделал музыку на магнитофоне погромче и, полистав песни, наконец нашел более или менее приглядную.
Ками ловко управлялась с рулем. Все девушки, которые на моей памяти водят, сидели за рулем напряженно, а она как будто родилась прямо на этом сиденье.
До сеанса оставалось 20 минут, а мы еще должны были заехать к ее брату. Но с учетом рекламы, которая обычно длится минут 15, я все же надеялся успеть.
– Так, значит, я не могу, говоришь, поставить тебя на колени? – оттаяла она наконец.
– Конечно, не можешь! Это не в твоих силах! Уже нет!
Мне нравилось играть с ней в эти игры. Игра, конечно, простенькая, но безумно возбуждающая.
Она включила свет в салоне и одной рукой расстегнула пуговицу на своих джинсах.
– Ты уверен?
– Конечно, я уверен!
Не отрывая взгляда от дороги, она немного приподнялась на сиденье, расстегнула аккуратно молнию и, спустив свои джинсы до уровня чуть ниже колен, как ни в чем не бывало поехала дальше.
– Иди ко мне, мой мальчик!
– Ты сдурела? Начнем с того, что ты за рулем и водишь не настолько классно. И нет, даже не думай, ты не сможешь поставить меня на колени в машине.
Она сидела какое‑то время молча. Затем снова приподнялась и, спустив свои черные кружевные трусики вниз, села, чуть откинув левую ногу в сторону.
– Давай, мой мальчик, я покормлю тебя!
Господи, как же она безумна! Ее реакция была классической в нашей схеме взаимоотношений. Когда ее что‑то задевало, особенно связанное с другими девушками или женой, она обязательно должна была показать, как доминирует в сексуальном плане. Тем самым как бы говорила: «Видишь, ты не можешь передо мной устоять, ты принадлежишь мне!» Мог ли я устоять? Да, мог! Но подыгрывать в этой игре я очень любил. Я же джентльмен. Как я могу нарушать сценарий, написанный дамой? Я не могу быть занудой, который гасит женскую инициативу, тем более такого рода. Я не могу не соответствовать уровню ее безумия, ведь таких девушек больше нет в мире! Таких больше не делают! Специальная, ограниченная серия, специально для меня!
Я нагнулся, полез головой под руль и начал целовать ее бедра, поднимаясь все выше. От ее запаха закружилась голова. Как же я любил ее запах! Как же я любил ее безумство! Она положила руку мне на голову и начала водить пальцами по волосам.
– Да, мой мальчик, я не могу поставить тебя на колени! Ты прав, мой хороший! – ее голос постепенно превращался в сладкий стон. – Я накормлю тебя…
«Накормить» меня, по крайней мере так, чтобы я наелся, она не успела. Минуты через три машина притормозила.
– Он уже у ворот, остановись!
Она торопливо натянула трусики, затем джинсы и судорожно начала возиться с пуговицей. Ее брат стоял у ворот и разговаривал с кем‑то.
– Не спеши, он зашел во двор! – успокоил я ее.
Через минуту он вышел с сумкой и направился к машине. Она поправила волосы и вышла ему навстречу. Они обнялись, о чем‑то заговорили, и я пристально наблюдал за ними в свете фар. Наблюдал за их мимикой и жестами, за тем, как шевелятся их губы. Она смеялась!
Несмотря на ее сложный нрав, на ее репутацию, все трепетали перед ней. Когда‑то ее родители и брат отказались от нее и попросили не появляться в их доме. Уж слишком не соответствовала она, не подходила под местные стереотипы и понимание того, какой должна быть девушка. Она не подпадала ни под один шаблон. Однако она всегда делает лишь то, что сама считает нужным. Пусть иногда она делает глупости, но у нее напрочь отсутствует чувство вины по этому поводу. Она делает глупости так, что и в голову не приходит ее осуждать. Даже сейчас ее старший брат стоит рядом, обнимает и разговаривает с ней на равных. Знали бы, где я живу, вам бы стало ясно, какая это у нас редкость. Ей прощалось все, перед ней расступались даже самые закоренелые стереотипы нашей народности только потому, что она и не нуждалась ни в чьем прощении.
– Ну что, успеваем?
Она села, захлопнула двери и, перед тем как тронуться назад, развернулась, чтобы смотреть на дорогу через заднее стекло.
– Сколько раз повторять, пользуйся зеркалами!
– Мне так удобнее!
– Это тебе кажется, что так удобнее, потому что не привыкла еще к зеркалам.
– А еще мне кажется, что кто‑то, когда начинает умничать, становится нудным‑занудным!
Она улыбнулась и пальцем игриво щелкнула меня по носу. Настроение у нее наконец поднялось. Я не любил, когда она грустила. В ее жизни было предостаточно поводов для грусти. Уж больно много она пережила. В том числе и из‑за меня…
– Два билета, пожалуйста! – обратился я к молодой девушке в огромных очках, сидящей за кассой.
– Выбирайте места, – безучастно ответила она. Видно, что устала, причем, казалось, не только от рабочего дня, но и от самой жизни.
– Третий ряд, места 7 и 8! – ответил я.
Все из‑за желания уединиться так стремились на задние ряды, что уединиться можно было только на передних. Это я усвоил уже давным‑давно.
Мы аккуратно прошли на свои места, пытаясь не споткнуться в темноте о ступеньки. Третий ряд, как я и ожидал, был абсолютно пуст. Ками, как и всегда, села не на свое место. Ей не было разницы, на какое место садиться, когда зал был полупустой. Не задумывалась она о таких вещах. А вот меня всегда это заботило. Только вот уговорить ее пересесть, естественно, было невозможно.
Я не знаю, почему мы с ней все время ходили в кино. Она не особо‑то и любила кино. Я вот любил очень, но, когда был с ней, я больше смотрел на нее, чем на экран. Она, как обычно, делала вид, что увлечена сюжетом, а я поглядывал на нее постоянно и кормил попкорном с рук. В полумраке картина, где она своими пухлыми губами подхватывает попкорн, была куда более завораживающей, чем картина на экране, где психи крошили друг другу свои психованные головы.
