Кричи громче

– Не всегда. Некоторые вещи нужно хранить в тайне… или тебя поругают. Ты уже достаточно большая, чтобы понимать это, – я лукавил, считая ее малявкой, но дети любят, когда их принимают за взрослых. – Например, мы врем, что спим, а сами сбегаем, чтобы погулять, потому что нас накажут. А в итоге весело проводим время. И кому от этого плохо?

– Тимми и Мишель… – жалобно сказала она.

– Они сами о себе позаботятся. Как и мы теперь сами по себе. Просто делай, что я скажу, и поддакивай, – снова приказал я.

Мы прошли в дом, и первым среагировал дед. Он стал орать, что мы заходим в обуви в коридор (а мы обычно так и делаем), вместо того чтобы оставить обувь за дверью. Затем, опомнившись, возмутился, где мы шляемся затемно. Тут подоспела бабушка, недовольно оглядывая нас снизу вверх.

– Мы тут с ума сходили! Может, пояснишь, где вы были?

– Извини, ба. Мы… мы ходили в церковь, – пояснил я.

– Что‑то? – ее лицо стало мягче.

– Робин приснился плохой сон, – сочинял я на ходу, перетаптываясь с ноги на ногу, – про монстра, и я вспомнил, что епископ Рахель говорил, в таких случаях нужно молиться и поставить свечку… поэтому привел ее к нему.

Бабушка растерянно смотрела.

– Ты можешь спросить у него, бабуля, он подтвердит, – окончательно заврался я.

– И спрошу, не сомневайся, дорогой. Ты видел вообще, который час?

– Нет… Мы слишком увлеклись и не заметили, как быстро прошло время… прости, ба.

– Но почему вы меня не предупредили?! Я бы сама ее отвела.

– Из‑за меня. Я решил, ты занята, а одних нас не отпустишь. И снова: прости, ба.

– Робин, милая, это правда? Что за черт тебе приснился? Расскажи бабушке.

– Да… – слабым голоском ответила сестра.

– Ладно, если так… погодите‑ка. Ты же уехал кататься на велосипеде. Один‑одинешенек.

Я вспотел, по затылку стекала капелька пота, отвлекая мое внимание. Мысли не хотели слушаться.

– Да я быстро накатался… тайком пробрался в комнату, чтобы ты не заставила помогать на кухне…

– Бобби!

– И снова: прости, ба.

– Да что ты там слушаешь этого щенка?! Отлупи его хорошенько. Испортит тебе девчонку, – вмешался старик, сплевывая в пепельницу.

В общем, нас не наказали. Еще раз прочли лекцию о том, как опасно ходить по деревне без взрослых, особенно в вечернее время. Затем накормили остывшим ужином и уложили спать. Я извинился перед Робин, чувствуя, что она обижена, но сестра со мной не заговорила.

В ту ночь я опять был одинок и долго лежал без сна. Однако, когда дверь отворилась, сделал вид, что меня тут нет. Дед осторожно вынес Робин, я незаметно проследовал за ними. Они сидели на кухне, и дед обнимал ее, приговаривая:

– Ну что ты, что ты, не переживай, бабушка это не со зла… Наказали тебя, да, бедная девочка, моя девочка… – сестру не особо интересовало, что происходит, глаза ее слипались, она желала только оказаться в кроватке и уснуть.

А старик продолжал укачивать ее на коленях, разговаривая сам с собой.

«Пора взрослеть, Робин!» – так он сказал в прошлый раз.

«Ты уже достаточно большая», – говорил я.

А если ты взрослая, то молчи. Такую мысль мы закладывали в ее юную головку. Я делаю на этом акцент, чтобы вы обратили внимание на действительно важные вещи. Ведь все началось именно с этого.

В ту ночь я так и не смог уснуть. Все ждал, когда Робин вернут на место, и переживал, что этого так и не случится. Мне казалось, мир рухнет, если она немедленно не ляжет в свою постель. Вы подумаете, я сошел с ума, но ночью мир видится совершенно другим и может разрушиться от чего угодно. И даже когда Робин вернули, уже спящей, я так и продолжил лежать, глядя в потолок. В мыслях у меня кружились разные образы: от Черного Шака до епископа Рахеля, и теперь они плавно превращались в одно целое. Я представлял его оборотнем, как он обращается в собаку и ворует детские души, которые ненавидит. Но неужели у Мишель не осталось души? Ведь она словно прекрасный цветок… такая же живая, как Робин, в этом я не сомневался. Так я пролежал до утра.

С Тимми и Мишель больше не спускали глаз ни на минуту. А на следующий день после приключения Линда встретила бабушку в церкви и выложила все о нашем преступлении, преувеличив несчастные грехи до размеров болота, где нас и обнаружили. Конечно, Мэри была в ярости и отшлепала меня мокрым полотенцем, и о веселых прогулках на какое‑то время пришлось забыть…»

…

– Пожалуй, на сегодня достаточно. Есть ли у вас вопросы? Замечания?

– Что ж, кажется, вы были очень злы на этого «человека с черной душой». А судя по снам, вообще считали его монстром.

– В каком‑то роде он им и был.

– Вы так думаете? По‑моему, не все плохие люди являются чудовищами. Тогда бы мир превратился в один сплошной фильм ужасов.

– Наша жизнь и есть фильм ужасов, меняются только декорации.

– Мне очень жаль, если вы ощущаете так.

– Знаете, многие и меня считают монстром. Вы хоть понимаете, каково это: всю жизнь бегать от чудовищ и в конце концов узнать, что ты – одно из них?

– Робин, по мне вы просто запутавшийся человек.

– И вы взяли себе цель распутать меня, не так ли? Я бы на вашем месте сильно не надеялся… более того, я бы взял свою тетрадку, убрался отсюда восвояси и более никогда бы не возвращался. Таков мой совет. Но это я.

– Как хорошо, что вы не на моем месте.

– Знаете, вы ведь уже не молоды. Так откуда в вас столько наивной мечтательности и этого безграничного желание всех спасти? Не сочтите за оскорбление, к вашему возрасту обычно уже приходит понимание, что некоторых людей спасать не нужно.

– Откуда вам знать?

– Что?

– Откуда вам знать, что приходит к такому возрасту? Вам до него еще далеко.

– Так уж далеко? Вероятно, я и вовсе до него не дотяну.

– Вы не ответили на вопрос.

– Простите, я думал, он риторический. Я сделал этот вывод из опыта других людей.

– Значит, мы с вами знаем разных людей.

– Определенно, это так. Если я живу в фильме ужасов, то вы в романтической комедии, вот и актеры у нас разные. А кто из нас прав… покажет время и… моя история.