Кулон месье Лангле

Я наблюдала за Кузьмой и Федором, стоя у окна, и, усмехнувшись, вспомнила, как советовала посадить картофель и собиралась учить Кузьму собирать колорадского жука. А ведь тогда я даже не подумала, что в России в это время о нем и не могли слышать, потому что его как вид откроют только через шестьдесят лет, а в СССР его завезут только в конце сороковых годов двадцатого века.

Федор отставил пустое ведро и, прислонившись спиной к развесистому дубу, достал из кармана книжицу, маленький графитовый карандаш и стал что‑то рисовать в ней. Мне стало интересно, что же он там рисует, и, понаблюдав еще немного, я сбежала по лестнице в сад.

Федя даже и не заметил, как я к нему подошла и, приподнявшись на цыпочки, заглянула через плечо. Оказывается, мальчишка очень хорошо рисовал. Он изобразил Кузьму, сидящего в цветнике.

– Федя, ты настоящий художник, – тихо сказала я.

От неожиданности мальчик выронил карандаш и с испугом посмотрел на меня, отшатнувшись.

– Барышня, – он по‑прежнему так меня называл, – простите, я сейчас же вернусь к работе.

– Федя, постой, – я удержала его за руку, – не нужно никуда бежать. Покажи мне, пожалуйста, свои рисунки.

Он растерялся, но протянул книжицу, поднял карандаш и недоверчиво посмотрел на меня.

– Идем‑идем, – я подтолкнула его в сторону беседки, – сядем, и ты мне покажешь.

– Мамка и Кузьмич заругают, – уперся Федя.

– Не переживай, не заругают. – Я завела его в беседку, села за стол и положила перед собой книжицу.

Федя рисовал все, что видел. Вот воробей отбирает у более крупного собрата кусок хлеба. И так искусно выписана нахохлившаяся маленькая птица, ее торчащие в разные стороны перья, взъерошенный хохолок, крошки хлеба. Так и казалось, что воробьишка сейчас возмущенно зачирикает, встрепенется и снова бросится в бой. На следующей страничке Федя нарисовал, как Марфа вешает белье. И белье на самом деле казалось мокрым, даже вода капала с него.

Я подняла голову и посмотрела на мальчика – он отвернулся от меня, ссутулился в ожидании моего вердикта.

– Федя, ты просто молодец, у тебя настоящий талант. – Я увидела, как он резко повернулся ко мне и как у него засверкали глаза.

– Барышня, – Федя от радости не мог подобрать слова, – спасибо.

– Тебе нужно учиться в художественном училище, – я стала дальше листать книжицу, поражаясь увиденному.

– Да куда мне, мамка говорит, что работать нужно, а не картинки малевать, – горько сказал Федя.

– А ты хочешь учиться?

– Да, – лицо его раскраснелось, он оживился, забыл про стеснение. – Я хочу быть… – замолчал он и посмотрел на меня.

– Что? Кем ты хочешь быть? Художником?

«Я ведь знаю, кем ты станешь, – подумала я, – интересно, это его решение будет? Самое главное, мне не вмешаться и не повлиять на его выбор».

– Нет, – твердо сказал Федя и смело посмотрел мне в глаза, – я путешественником хочу быть.

– Почему? – я сделала вид, что удивилась.

– Я хочу искать неизведанные земли, хочу науки изучать. Я занимаюсь математикой, как вы меня и учили. Да и Дмитрий Михайлович принес перед отъездом мне книги по математике, физике и географии.

Вот теперь Федя напоминал мне того самого мальчика, которого я знала раньше. Он с таким же энтузиазмом, любознательностью и живостью рассказывал, что его интересует, что ему уже удалось самостоятельно изучить.

– Но ведь ты так талантливо рисуешь, – попыталась спровоцировать я.

– Рисунок мне пригодится в путешествиях, так и барин сказал. Я буду делать зарисовки, чертить карты, рисовать то, что мы будем видеть и находить.

Я хотела снова заговорить о художественной школе, но остановила себя, вспомнив, что обещала себе не вмешиваться.

– Все правильно ты говоришь. Значит, физика тебя тоже интересует. Федя, – пришла мне идея в голову, – хочешь, я покажу тебе опыт, который будет связан с физикой и рисованием?

– Да, а что, есть такой? Как фокус? – Федя улыбнулся, вспоминая мои фокусы.

– Почти как фокус, научный.

Я встала из‑за стола, отдала книжицу Федору и, взяв его под руку, вывела из беседки.

– Я сейчас приготовлю все, что мне нужно для опыта, и приду. Но мне потребуется время, – я широко улыбалась, представляя реакцию Феди.

Мне всегда импонировало его непосредственное, искреннее удивление, я бы сказала – изумление, когда он видел что‑то новое, неизведанное.

Мне еще в нем нравилось то, что он пытался до последнего понять, как все происходит, почему и в каком порядке, всегда стремился докопаться до сути. Иногда приходилось попотеть, чтобы доступным языком объяснить ему, например, почему летает воздушный змей.

Я побежала в дом. Мне срочно нужно было попасть в кабинет Екатерины Андреевны. Здесь все осталось без изменений, и ремонт в нем не предполагался. Я, войдя в кабинет, остановилась и осмотрелась. Сердце защемило от тоски по Катюше. Я до сих пор с содроганием вспоминаю ту ночь, когда ее убили.

– Хватит, – я вытерла глаза. Как я ни старалась, слезы все‑таки проявились. – Я Феде опыт обещала, значит, нужно сдерживать обещание, а не плакать. Хватит и вчерашних слез.

Да, в кабинете все оставалось так же, как при Екатерине Андреевне, даже книга, раскрытая на середине, продолжала лежать на угловом диване. На столе листы бумаги с набросками какого‑то изделия. Свежесрезанные цветы в вазе у приоткрытого окна, и листья цветов шевелятся от небольшого ветерка.

Я подошла к резному невысокому шкафу темного дерева, стоящему у стола, открыла дверцы и стала рассматривать содержимое.

– Интересно, где же ты, Катюша, хранила краски? Я точно знаю, что они были, сама видела, когда ты при мне делала наброски своих изделий в цвете.

Я стала открывать ящики и бегло осматривать их. И в одном из них нашла ту самую деревянную коробку, всю в ярких цветных пятнах. В ней‑то как раз и были цветные пигменты, которые разводились водой, там же лежали кисти и палитра.

Взяв ящик в руки, я еще некоторое время постояла, прикидывая, что мне еще нужно для опыта и что я могу взять здесь.

– Картон или плотная бумага, циркуль и ножницы. Вот эта бумага мне подойдет, – я вытащила из стопки на полке лист, по плотности напоминающий картон.

Екатерина Андреевна из такой бумаги вырезала полноразмерную модель будущего изделия.