Линия крови
Вновь слова застряли. Попытавшись вытолкнуть их, мать Оли напрягла мышцы шеи, дряблая кожа собралась морщинами, но слова так и остались внутри, несказанными.
– Новый телефон – у следователя, – сказала она. – Они ничего в нем не нашли, ничего интересного для следствия, как они говорят, но телефон не отдают. Вещдок.
Ирина Олеговна налила чай Нике и себе.
Ника рассматривала смартфон. В плоском корпусе из пластика и металла – жизнь человека, его чувства, желания, увлечения, его друзья и враги, воспоминания и планы на будущее. Странно, что он не интересен следствию. Халтурщики. Прошел год, убийца на свободе, а они отмахиваются от смартфона, который, чем черт не шутит, даст зацепку в расследовании. Пока у них ноль. Так было год назад и так сейчас.
– Можно зайти в комнату Оли? – спросила Ника. – Вдруг они еще что‑нибудь не нашли?
– Конечно, конечно. Тебе бы следователем работать, у тебя талант. Помню, ты маленькая была, мать прятала от тебя сладкое, а ты всегда находила. Теперь вот и профессию выбрала себе, аудитор.
Ника улыбнулась. На сладкое у нее правда нюх – как и на доказательства причастности плохих людей к плохим делам. Плохим людям это не нравится. Два месяца назад, в августе, ее пытались убить во время одного из расследований, и это явно не последний случай, но страх ее не останавливает. Что мертво, умереть не может. Она умерла в Ангарске, семь лет назад, в темном подъезде, на выщербленном холодном бетоне, когда ее били и насиловали, насиловали и били, – и сейчас она живет после смерти и не чувствует себя по‑настоящему живой.
Допив чай, прошли в комнату Оли.
Здесь все сохранилось так, как было при ее жизни. Комната‑музей, мемориальная комната, и никто не станет обвинять мать в том, что она лишь растравливает себя и усугубляет свои страдания, сохраняя в неприкосновенности материальное и как бы возвращаясь здесь, в этих стенах, в то время, когда дочь была жива. Нет, ее дочь мертва. Дочь не ляжет на эту кровать, не сядет за этот стол, не включит стереосистему, не возьмет книгу с полки.
– Вот ее рисунки. – Ирина Олеговна показала на большую картонную коробку у кровати. – Я всегда жалела, что не отдала ее в художественную школу, она хорошо рисовала.
Ника присела на кровать. Взяла несколько рисунков из коробки. Да, у Оли был талант, она всегда рисовала лучше всех: в детсаде, в школе, в институте, – но в итоге выучилась на экономиста, а не на художника, и тянула лямку в финансовой службе известной нефтегазовой компании. Платили хорошо, но душа к работе не лежала. За два года до смерти она собиралась уволиться, жаловалась Нике, что больше не может, хочет заняться дизайном интерьеров вместо скучных показателей окупаемости инвестиционных проектов, но – не уволилась. Во всяком случае, Ника об этом неизвестно. В последние два года они почти не общались: звонки по дням рождения, сообщения на Новый год, – и всякий раз у Оли был повод не встретиться. Что‑то изменилось в ее жизни, но Ника не знала – что, Оля не рассказывала. «Все нормально, – отвечала она на вопросы о том, как дела. – Своим чередом». Ника даже не знала, есть ли у Оли мужчина. Раньше Оля делилась подробностями личной жизни, но в последнее время как отрезало. Что‑то в этом было не так.
Потом пришло приглашение на свадьбу. Неожиданное, однако, приглашение.
«Ну ты тихоня, – сказала Ника бывшей подруге. – Откуда вдруг?»
«Нагуляла на Крите, – отшутилась Оля. – Любовь с первого взгляда».
Мать удивилась не меньше. Она тоже мало чего знала о жизни дочери, ей нечего было рассказать следователям.
Ника перебирала рисунки.
Много обнаженки. Голые женщины и мужчины, вместе и по отдельности, греческий культ тела на белой бумаге серым карандашом. Много портретов. Есть пейзажи. А вот какая‑то интересная геометрическая фигура, похожая на звезду Давида, тоже шестиконечная, но нарисованная иначе – как наложенные друг на друга четыре треугольника. Острая, какая‑то опасная – как шип у колючей проволоки.
Вот еще одна такая же звезда.
– Оля сделала такую татуировку за полгода до… смерти. – Ирина Олеговна перевела дух, справившись с этим словом. – На плече. Не видела?
– Нет. – Ника рассматривала рисунок.
– Когда я спросила, что это, она сказала, что это фигура, которую можно нарисовать, не отрывая карандаш от бумаги. Больше ничего не сказала.
– Гексаграмма. Шестиугольник.
Ника сделала фото.
– Полиция этим тоже не заинтересовалась? – спросила она.
– Нет.
– Можно я еще что‑нибудь поищу?
– Пожалуйста.
Ирина Олеговна вышла из комнаты, чтобы не видеть, как Ника ищет.
«Я ее последняя надежда, – подумала Ника, выдвигая ящик письменного стола, с кисточками, красками и карандашами. – Страшно. Когда не на что больше надеяться, приходится надеяться на чудо. Или на Нику Корневу, специализирующуюся на финансовых расследованиях, а не на убийствах. Правда, в процессе предыдущего расследования умерли трое, одного из которых убила Ника, но это побочный эффект ее аудиторской деятельности, а не объект расследования, как в обычных детективах».
В столе ничего интересного. В платяном шкафу – тоже. Одежда умершей женщины, ее нижнее белье, обувь – как напоминания о том, что хозяйки больше нет. Раньше Оля любила яркие цвета, туфли на шпильках, но в последнее время стала одеваться как готка: темные тона, темная обувь на платформе, темная косметика. В соцсетях есть несколько фото в новом образе.
Что с тобой случилось, Оля? Кто и почему тебя убил?
Напротив платяного шкафа – книжный шкаф со стеклянными дверцами. Что здесь? Толстой, Достоевский, Гоголь, Булгаков, Ницще, Пелевин, Сорокин, Венечка Ерофеев (Оля любила цитировать его подшофе) – довольно много книг по современным меркам, экспонаты мемориальной комнаты, собранные покойницей.
Одна книга стоит корешком назад, между книгами Ницше и Достоевского, выделяясь среди других.
Ника вытащила ее.
Черно‑белая обложка. Автор не указан. Название, мягко говоря, необычное.
LIBER
AL
vel
LEGIS
sub figura
CCXX
as delivered by
XCIII=418
