Ловушка для плейбоя

Голова дёргается в сторону, когда чья‑то рука тянет моё ухо за серьгу; раньше это серебряное колечко со звеньями висело в правом ухе – до тех пор, пока Димон не дёрнул его точно так же. Теперь на правом ухе у меня шрам после швов, а серьга переехала на левое, и, походу, Нилов задался целью добиться симметрии. Перехватываю его руку, когда тот в очередной раз хватает серёжку, тяну его вперёд, и Димон просто валится на пол под дикий ржач Тохи.

– Так, троица с последних рядов, – закипает Туманов. – Если вам неинтересно, выметайтесь в коридор – не мешайте другим студентам узнавать для себя что‑то новое.

Переглянувшись и тихо хмыкнув, синхронно прихватываем свои сумки; напоследок препод даёт каждому тему индивидуального реферата, и мы выходим из аудитории, одновременно отвесив Нилову два подзатыльника. Друг потирает ушибленный затылок, обещая отомстить, и мы спускаемся в столовку, чтобы пересидеть неожиданно нарисовавшееся свободное время. В помещении людей почти нет – не удивительно, я и сам не планировал косячить в ближайшие восемь часов – так что я набираю полный поднос еды и сажусь за стол у окна.

– Когда‑нибудь ты допрыгаешься, Нилов, – угрожает ему Тоха. – С тебя ещё за прошлое ухо причитается, кстати.

– В тот раз вышло случайно, братан, клянусь, – хлопает Димон меня по плечу.

– Я вот всё никак понять не могу, откуда у тебя это шило в заднице, – скалюсь, уминая еду с подноса. – Ты ж ни дня без косяков не можешь.

– Это всё генная инженерия, друг мой, – гордо объясняет, и мы с Тохой переглядываемся. – К тому же, должен же быть хоть один живой человек в этом сонном царстве. Да без меня вы бы давно уже от скуки подохли, это я вам гарантирую, так что ещё вопрос, кто кому должен.

Пока мы сидели в столовой, так прониклись атмосферой, что на третью пару решили не идти осознанно; на перемене к нам присоединились близняшки Алина и Полина – девушки моих парней – и предложили в эти выходные сгонять на природу. Говорят, за городом открылась турбаза на берегу озера, и было бы неплохо сменить обстановку. Сразу прикидываю, кого из девушек взять с собой, чтобы не выглядеть на общем фоне отщепенцем, и думаю о том, как так получилось, что парни сдали позиции и обзавелись постоянными отношениями.

А ведь кто‑то клялся, что до сорока даже думать об этом не станет…

К концу третьей пары на улице грянул ливень; все дороги – если эту хрень в нашем городе вообще можно назвать дорогами – превратились в грязь, и мне пришлось стиснуть зубы, чтобы не зарычать. Моя новая детка была белого цвета, а ездить на ней в такую погоду – это всё равно, что проехать на танке по болоту, только обойдётся гораздо дороже. Тоха ржёт, запрыгивая в салон своего внедорожника, а Димон делает вид, что вытирает слёзы.

Вот же черти.

– Оставь её здесь, потом заберёшь, – отсмеявшись, предлагает Лаврентьев; делаю болезненную гримасу, на что Тоха усмехается. – Да кому надо твоё ржавое корыто? Садись, подкину домой.

Вот как раз‑таки домой меня не тянуло – там отец снова запустит свою шарманку о том, что мне не хватает ответственности; его нравоучений не выдержала даже мать, потому и сбежала от него четыре года назад – как раз, когда я был в десятом классе. Она хотела забрать меня с собой, но отец не позволил. Ещё бы, он – губернатор города и области, а мать за всю жизнь нигде ни дня не работала, потому что отец довольно‑таки жёстко следил за своей репутацией и не хотел, чтобы мать позорила его своим выбором. Когда мне стукнуло восемнадцать, я сразу сказал ему, что ухожу к матери, но родитель пообещал лишить её всего, что у неё ещё оставалось, так что выбора у меня не было.

За мать я был готов в лепёшку расшибиться.

По‑хорошему, отец и общаться мне с матерью запрещал, да только кто ж меня заставит оборвать с ней все связи? Если он настолько идиот, чтобы давить на меня в этом плане, угрожая отобрать карточку и тачку, то я его разочарую – меня всей этой лажей давно не купить. Но я не думаю, что он рискнёт выкинуть нечто в этом роде, потому что ему не нужна отрицательная реклама; думаю, я даже почти готов к тому, чтобы начать угрожать ему, если он не прекратит вести себя как мудак.

– Даманов, ты чего застрял?

Перевожу взгляд на Тоху и натягиваю на рожу беззаботное выражение.

– Да так, ничего. Поехали.

За своей тачкой я заскочу позже, когда в очередной раз свалю от отца и поеду к матери.

Двухэтажные апартаменты родителя, в которых мы жили последние три года, встретили меня мёртвой тишиной; это и к лучшему, потому что поцапаться с ним мы всегда успеем, а в последнее время он словно с цепи сорвался и уже даже не придумывал поводов, чтобы вылить на меня всё это дерьмо. Открываю бар, к которому мне категорически запрещено даже подходить, и вытаскиваю самый дорогой коньяк; выуживаю из холодильника колу и разбавляю алкоголь, потому что сейчас моя цель не напиться, а просто слегка расслабиться перед тем, как поехать к матери. Если она снова увидит меня в раздрае, начнёт нервничать, а у неё и так сердце слабое, в последнее время всё чаще по врачам мотается…

Я всегда ненавидел эту квартиру. Даже не так – я всегда ненавидел все дома, в которых рос, потому что это были дома отца, которого я тоже не сказать, что бы любил, особенно после того, как он обошёлся с матерью. Сначала я тупо делал всё, чтобы выбесить его: ввязывался в драки; забивал на учёбу; водил машину, хотя на тот момент я ещё даже не имел права садиться за руль; когда у него было переизбрание, и он просил меня не позорить его перед журналистами, я делал всё с точностью до «наоборот». Это всё прекратилось только после того, как он пригрозил уничтожить жизнь матери, иначе я бы довёл своё дело до логического завершения – родитель потерял бы свою тёпленькую должность.

Дерьмовая реальность, однако.

Почувствовав, что нервы расслабились, я облегчённо выдыхаю и усмехаюсь – эдак скоро алкоголь придётся постоянно прописывать себе в качестве успокоительного. Переодеваюсь и прихватываю с собой спортивную сумку с одеждой: в последнее время я начал оставаться у матери с ночёвкой, в то время как парни прикрывали меня перед отцом. Иногда мы думали, как нам обоим вырваться из‑под его благословляющей руки, сдавливающей горло, а иногда просто вспоминали «былые деньки», и мать рыдала у меня на плече. Из‑за этого я с каждым днём мрачнел всё больше и ловил себя на мысли, как меня всё задрало.

В отличие от отца, мама жила в совершенно другом районе: не комфортабельном центре, а у чёрта на куличиках – ютилась в маленькой однушке в видавшей виды панельной трёхэтажке. Мало того, что в округе хватало всякого быдла, так ещё и соседи у неё были те ещё отморозки – думаю, по этой причине я и начал частенько останавливаться у неё ночевать. После того, как в её квартиру при мне попытался вломиться какой‑то обдолбанный урод, я сразу понял, что оставлять её одну надолго нельзя. Первой мыслью было, конечно, купить ей квартиру, но отец сечёт все мои финансовые операции; к тому же, сейчас моих сбережений, которые я откладывал постоянно, ещё не хватало на такую серьёзную покупку. Я хотел предложить ей съём, но учитывая, что после обираюсь жить вместе с ней – когда‑то это по любому случится – это не вариант: тут нужен собственный угол.

До нужного дома я добрался ещё засветло; бухающие на лавочке алкаши косились в мою сторону, но ответный испепеляющий взгляд быстренько отбил у них охоту пялиться на меня. Может, мне и двадцать лет, но после упорных тренировок в университетском спортзале за последние три года я вполне компенсировал свой возраст крепкими мышцами. Я не хвастаюсь – разве что чуть‑чуть – но вломить какой‑нибудь мрази мне не трудно.

Особенно, если она пытается навредить моей матери.