Любовь без розовых соплей

Зато когда я хоть на секунду, мимолетно, краешком пальца прикасаюсь к моей сирене, меня прожаривает, как на электрическом стуле. Как еще не дымлюсь не понятно. Но руки аж скрючивает от желания схватить за волосы, запрокинуть голову так, чтобы нежное горло было открыто моим поцелуям‑укусам, и накинуться, распластать, вдолбиться, врезаться. С размаху. Влет. До упора. Втиснуться. Влезть в нее. Глубоко. Под шкуру. Под кожу. В жилы. В вены. В кровь.

Как она в меня.

Влезла непрошенной гостьей и отравила. Я болен ею. Смертельно. И не желаю лечиться. Я должен сосредоточиться сейчас на другом – решается моя карьера, мое будущее, собственно, как и будущее многих людей, зависящих от меня. А я могу только думать о том, что она снова тащится со своим шефом на раздолбанном лендровере, у которого вылетают передачи. Вот куда, спрашивается?

– Я тебя хочу.

Эх, сирена моя, знала бы ты, как я тебя хочу. И как давно.

– Вот прямо сейчас хочу.

И сейчас, и до того, и потом. И всегда буду хотеть. И, похоже, всегда хотел. Только никак тебя найти не мог.

– И я даже рада, что я нетрезвая и имею полное право говорить то, что у меня на уме.

Такой милый девчачий прием, призванный оправдать в будущем свою искренность. Со мной не надо притворяться, сирена. Со мной можно быть честной.

Даже если твоя честность режет сердце.

– Я тебя не люблю.

Плевать.

Уже плевать.

Химия? Пусть химия.

Гормоны? Годится!

Вожделение? Похоть? Вот и славно. Будем работать с тем, что есть.

Моряк, поплывший от голоса сирены, наверняка знает, что морской деве не нужна его любовь. Но он кидается в ледяную океанскую воду, надеясь своей кипящей кровью согреть ее. И тонет. Как я тону в этих прозрачных серо‑зеленых глазах. Захлебываюсь от недостатка воздуха в горящих легких, погружаюсь в пучину ее гортанных стонов и хриплых вскриков. Мне мало‑мало‑мало ее губ, ее горячечного шепота, ее “хочу‑сейчас‑немедленно” приказов. Я подхватываю ее на руки и несу куда‑то, задевая плечами косяки и смутно виднеющуюся в темноте квартиры мебель. Меня трясет от необходимости оказаться с ней, в ней, на ней или под ней. Главное – не выпустить, не дать ей опомниться, не позволить вдруг внезапно протрезветь, заткнуть рот, чтобы не услышать сейчас губительное “нет”.

Моя сирена гибкая, как молодая лоза. Она оплетает меня, опутывает, спеленывает руками, ногами, рыжими, как всполохи открытого огня, волосами, что плотной завесой застилают глаза и разум. Затыкают рот совести и принципам. Реакция ее тела напрочь сносит все мои предыдущие умозаключения и представления о женском оргазме. Я думал, что удовольствие женщины – морская волна, которая мягко покачивает мужчину, убаюкивая его и позволяя двумя гребками подняться на свою вершину. Но с ней меня затягивает в гигантский девятый вал, в трубу, из которой ни одному опытному серферу не выбраться, не выплыть, не выгрести, только рассыпаться на миллиарды брызг, раствориться, уйти на самое дно, пропасть во мраке глубочайшей Марианской впадины. Чтобы оттуда услышать требовательное:

– Хочу. Еще. Немедленно.

И я даю еще. И то, что показалось маленькой смертью, превращается в рождение чего‑то нового, огромного, ненасытного и бездонного одновременно. И уже я хриплю: “Еще. Откройся мне вся”. Я изливаюсь и извергаюсь, фонтанирую своей жизненной силой, своей сутью, своей жаждой присвоить и заклеймить каждый квадратный сантиметр и парсек этой новой Вселенной.

Это. Моя. Женщина.

Не ребенок. Не сестра. Не подопечная.

Моя Женщина. Которая будет для меня всем. Она уже все для меня.

Но кто для нее я?

 

Глава 8

 

Даже самый фантастический оргазм не повод для произнесения вслух глупостей всяких и дурацких, никому не нужных слов на букву “Л”. Даже если эти самые оргазмы накрывают тебя всю ночь один за одним.

Бе‑бе‑бе, всю ночь. Вот брехушка, – скажет кто‑то.

Бе‑бе‑бе, всю ночь. А потом еще и утром. И з‑з‑зависть плохое чувство, – отвечу я.

Да я и сама себе завидую. Но не столько количеству этих самых “О‑о‑о‑о”, испытанных за ночь с Данилом, сколько их качеству.

И я знаю, о чем говорю.

Никто из моих родных и близких не знает, кем был “тот самый” мой первый мужчина. А я никому и не рассказываю. Вообще не распространяюсь о своем первом сексуальном опыте. Потому что мой рассказ звучал бы как невероятно циничная, грязная, пошлая, но при этом удивительная эротическая история, достойная какого‑нибудь ток‑шоу на центральном телеканале.

Мой самый первый любовник практиковал тантрический секс.

Практиковал, разумеется, и до меня, и со мной, и, конечно же, после меня. На самом деле нас, таких вот юных и не очень глупышек, было в его окружении предостаточно.

Володя. Владимир Андреевич, кандидат медицинских наук, автор нескольких монографий по женской сексуальности, руководитель центра нетрадиционной медицины и парапсихологии, йог и секс‑гуру, регулярно устраивавший секс‑марафоны с очередной подходящей кандидаткой на “раскачку свадхистхана чакры” на несколько суток. Ни разу не красавец, не брутальный мачо, даже харизматичным его можно было назвать с огромной натяжкой. Бесспорным было одно. Его ум. Его жажда знаний. Его целеустремленность в обретении новой информации. Его неутомимость в сексе. И какое‑то неистребимое желание проверить все на своей шкуре и на шкуре тех, кто соглашался быть его подопытным кроликом.

Таких крольчишек в большом столичном городе, где я училась, находилось много, материала для сбора данных и на книги, и на научные работы набиралось море, поток желающих предоставить собственное тело для “раскачки” не иссякал, и Володя неутомимо трудился над сексуальным, эмоциональным и астральным здоровьем благодарных женщин.

Была ли я влюблена в этого человека? Боже упаси.

Нравился ли он мне как мужчина? Да ни разу.

Хотелось ли мне от него детей? Господь с вами.

Желала ли я тех чувственных ощущений, которые он мне давал? Тысячу раз да.