Марсиане

Ну как, уловил? Это очень важная мысль, она меня спасла. Какая у меня теперь цель? Я хочу узнать, когда и куда прилетели марсиане на Землю. Я в библиотеку стал ходить, там информационная система бесплатная, много всего узнал, но об этом потом. Хочу поехать в Африку и на речку Тигр. Там массу интересной информации можно раскопать. Нужно только найти любопытного и богатого. Но пока только от меня каких‑то денег все хотят.

А знаешь, что сейчас самое хреновое в моей жизни? Ты приготовься, я сейчас тебе вторую умную мысль сформулирую. Я тут прочитал, как ребята из Советского Союза и Америки делали атомные бомбы. Ну, каждый у себя, конечно. Так вот, делали они бомбы несколько лет, а потом долгие годы сравнивали свою жизнь с тем временем. Так у многих. Кто воевал, тот будет думать, что бы делали его новые знакомые тогда, в окопах. А мы можем думать только о Марсе. Мы отравлены его красной пылью. Какая умная мысль? У каждого есть свой Марс. У кого‑то большой, у кого‑то маленький. Это как стержень на долгие годы. А хреново то, что этот стержень слишком большой. Меня кроме Марса ничего не волнует. Вот смотрю в окно, там люди гуляют, на машинах катаются, а я думаю: ну как можно так время терять? Захожу в магазин и думаю: ну зачем столько всякой одежды, тут не надо систему жизнеобеспечения на себе таскать и можно без специальной вентиляции обойтись. А всех женщин я с Кристинкой сравниваю. Кто тут может лебедкой куски скалы растаскивать? Кто тут может труп любимого на себе тащить? Кто тут может со скоростью 100 км в час по лестницам в подземелье носиться?

Я понял, что мы все к таким тайнам прикоснулись, что наши мозги не выдержали. Кристина через неделю после прилета вышла замуж – у нее и правда в Польше жених был. Сейчас она сидит на огороде, укроп выращивает. Она свежим укропом просто бредила на Марсе. Никто не догадался взять семян на станцию. У нее укроп – спасение от мыслей. Анри спасается стаканом, Иштван начал работать инструктором в тире. Он сидит на работе с семи утра до десяти вечера – боится идти домой, боится оставаться один. Майк самый богатый из нас – у него штрафов почти не было. Он купил‑таки себе дом и с утра до вечера что‑то красит. И при этом жена должна стоять рядом. Он тоже не может быть один.

Мы все стали очень странными после того, как побывали в туннеле. Причем только мы четверо. После нас туда ринулись толпы, однако ни с кем не было ничего подобного. Ты даже представить не можешь, какой начался тогда ажиотаж. Все входы раскопали и поставили над ними металлические будки. Автоматизированная охрана, пропуска. Рисунок на потолке в центральном зале сфотографировали сотни раз, и сейчас все кому не лень его изучают. Это оказалась какая‑то металлизированная краска или что‑то подобное. Никаких механизмов внутри потолка не было. Это просто рисунок, Кристина тогда ошиблась. Там, кроме Солнечной системы, еще куча прямоугольников, кругов, шестигранников. Я сначала читал статьи по расшифровке смысла этого рисунка, но когда дошел до статьи, что там изображены все события, описанные в Ветхом Завете, то бросил. Я вообще в туннеле больше не был. Да там и делать нечего. Все приходят, смотрят и уходят.

Самая большая загадка – лестница, которая идет вниз из центрального зала. Иштван оказался прав, там был тупик. Идет лестница вниз и упирается в стену. А за стеной обычный грунт, как и за другими стенами. Хотя эта загадка не больше, чем загадка самого туннеля. Зачем вообще он был построен? Как он использовался? Что означают статуи в кратере? Я читал статью антрополога, он пишет, что все пропорции абсолютно человеческие. Только рост большой, хотя ведь статуи всякие бывают.

А с нашей четверкой начали происходить всякие чудеса. Нас всех тогда оштрафовали и отодвинули от изучения туннеля. Но это не чудо. Чудеса со мной и до туннеля происходили, я тебе намекнул в прошлый раз, но потом началось такое…

Во‑первых, мне стало невозможно ночью находиться снаружи станции. Стоило мне посмотреть на звезды, как небо начинало раздваиваться. Как будто кто‑то раздвигал створки у небесного купола. Одно небо уходит, появляется второе. Это второе было незнакомым, там я не нашел ни одного нашего созвездия.

А потом на какое‑то время я перестал ездить по пустыне. Меня наказали, и в выходные я сидел на станции, но даже по делу мне ездить было трудно. Вдруг ни с того ни с сего перед моим «клопом» начинали вырастать «города». Это я их так называл. Это были светлые полусферы, стоящие в беспорядке прямо по курсу вездехода. Я тормозил, они не исчезали. На радаре пусто, а перед глазами за окном такая чертовщина. Выйдешь наружу – пусто. Зайдешь обратно – стоит «город». Хотя это было недолго – месяц или два, потом прошло.

Анри начал пить сразу после тех событий. Его хотели отправить на Землю, но он был классным специалистом, и все делали вид, что не замечают его пьянства. Хотя следили, конечно. Как‑то раз он пришел ко мне утром, еле на ногах держится. Меня это удивило, обычно он после работы напивался. Пришел и говорит, что всю ночь беседовал с марсианкой. Дескать, она пришла к нему в комнату, села в кресло и начала расспрашивать про жизнь на Земле. Он ей рассказал, что мог, потом напился и пришел ко мне. Я сначала решил, что у него белая горячка. Я заходил к нему в комнату, там его полотенце лежало в кресле. Причем так лежало, что если бы кто‑то сидел на нем, то оно было бы смято. Нет, там точно никого не было!

Я бы забыл об этом случае, но через несколько дней ко мне пришла Кристина и тоже рассказала про ночную беседу с марсианкой. Она была точная копия женщины‑скульптуры и тоже расспрашивала Кристину про жизнь на Земле. Причем с Анри марсианка беседовала по‑французски, а с Кристиной по‑польски!

Я ждал, что и ко мне кто‑нибудь придет, но все ночи были спокойные. Я даже дверь в коридор приоткрывал, но безрезультатно. Кристина говорила, что пыталась что‑то спрашивать у марсианки, но она делала знаки, что все это будет потом, и продолжала расспросы о нашей жизни.

Кристина стала совсем другой. Она вообще перестала выезжать за пределы станции. Образцы пород ей привозили лаборанты, и она подолгу сидела с ними в стационарной лаборатории. Она полюбила ходить на верхний ярус станции, где было круговое панорамное обозрение окрестностей. Там она придвигала кресло к самому стеклу и подолгу сидела, смотря на север, где был кратер С55. Однажды я случайно зашел туда и увидел, что она плачет. Плакала она беззвучно. Просто слезы текли по щекам.

Я стал заниматься расчетами профилей возможных русел рек, которые тут текли миллионы лет назад. Нам надо было найти места, где возможны были скопления ила. Там мы надеялись найти какие‑нибудь окаменелости. После открытия туннелей эта работа казалось бессмысленной, но она меня занимала и отвлекала от других мыслей.

Иштван часто заходил ко мне в лабораторию. Он просто так заходил, узнать последние научные новости и поболтать. Он продолжал оставаться на своем посту, но его заявление о продолжении контракта было отвергнуто. Иштван вздыхал и говорил, что он тут привык и не хочет так быстро улетать на Землю. Там, как я понял, ему было совершенно нечего делать.

Узнав о ночных гостях Кристины и Анри, Иштван очень обеспокоился. Он все это очень серьезно воспринял. Как‑то раз он пришел ко мне с Майком и одним из наших инженеров‑электронщиков. Нас с Майком посадили рядом, инженер приделал около наших голов какие‑то антенны, потом нас несколько раз попросили поменяться местами. Оказалось, что около моей головы амплитуды электромагнитных полей были в два раза выше, чем у Майка.

– Я не понимаю, он притягивает волны или сам излучает, – сказал инженер и ушел.

На следующий день он принес большую металлическую клетку, куда нас с Майком заставляли залезать с набором антенн. Клетку переносили из комнаты в комнату, мы с Майком менялись антеннами, инженер смотрел на экраны приборов и удовлетворительно хмыкал. Потом меня сменил Иштван и тоже стал надевать на голову антенны и лазить в клетку. После нескольких часов работы инженер сказал, что мы с Иштваном притягиваем волны, и ушел.