Мать-одиночка для магната

Я зеваю в ладонь, закрываю вкладки в браузере и откладываю телефон. Перекладываюсь на бок, снова берусь за мобильник, чтобы проверить, не забыла ли поставить будильник, взбиваю подушку и настраиваюсь на сон. Не идет. В голову лезет назойливое чувство, что я полная неудачница и за свои двадцать семь ни черта не добилась. Ни квартиры, ни машины, ни стабильной работы. Я плыву по течению и изо всех сил пытаюсь не утонуть.

Я хочу, чтобы дочка мною гордилась.

И хочу гордиться собой.

Может, еще не поздно твердо встать на ноги?

Я жалею о времени, потраченном на веру в другого человека, а не в собственные силы. Когда Сережка забрал меня в Москву, он обещал нам с Манькой весь мир. О пустозвонстве я прочуяла не сразу, и это стало моей роковой ошибкой. Я его не виню. Нет, виню, но по большей части себя за отказ вовремя вытащить вату из ушей и снять с глаз розовые очки.

– Да что б тебя, Вера, ― со вздохом я переворачиваюсь на спину и раздраженно смотрю в белый потолок.

Сбрасываю с ног одеяло и поверх растянутой футболки для сна надеваю старую рубашку. Прогуляюсь немного. Заглядываю в комнату к Машке, затем выхожу на крыльцо. В этом месте словно звезды светят ярче. Бриллиантовой крошкой усыпано бездонное небо.

– Ах! ― восклицаю я, заметив падающую.

Доля секунды ― и метеор растворяется в ночи.

Огорченно притоптываю ногой. Я не успела загадать желание.

А что бы загадала, если бы была уверена, что сгорание случайного космического тела поспособствовало бы этому?

Миллиард? Крепкое здоровье для себя и Машки? Машину времени, чтобы вернуться на пять лет назад и не дать младшей сестре трусливо сбежать? Я скучаю по этой дурынде. Где она? В порядке ли? Счастлива ли? Сожалеет ли о том, что бросила Машу?

Злата ― ее родная мать, но Манюня этого не знает. Зовет мамой меня.

Сестра забеременела в восемнадцать, родила и, испугавшись ответственности, дала деру. Бесследно пропала, оборвав все контакты. Вычеркнула нас из своей жизни. Ее друзья говорили, что вроде как уехала в Москву. Родной отец Машеньки ― человек без лица и имени, некто в сером. Злата о нем никогда не рассказывала. Мы вообще с ней отдалились после смерти родителей. С горем пополам я разрывалась между учебой и работой, заботясь о младшей сестре, но она этого не ценила, не помогала, все рвалась, наоборот, от меня.

 

― Я задыхаюсь в этой помойке! Ты тянешь меня на дно! Я не могу дышать! Я ненавижу тебя! Я ненавижу этого ребенка! Вы меня душите, слышишь?! Ну, чего вылупилась? Проглотишь все и промолчишь, как обычно? Меня тошнит от того, что мы семья!..

 

Злата была права. Я все прожевала и проглотила, слова поперек не сказала. Только просила не делать глупостей, не рубить сгоряча. Не ради себя. Ради Машки. Малютка в тот вечер ― вечер, когда Злата сбежала ― надрывно плакала в колыбельной, но моей сестре было плевать. Эгоизм выжег в ней зачатки материнского инстинкта.

 

― Лучше бы аборт сделала… нет же, тебя послушала. Это ты виновата во всем. Вот куда я с ней? ― лихорадочно заталкивая в дорожную сумку вещи из шкафа, истерично верещала Злата. ― Кому я буду нужна с младенцем на руках?! Делай с ней, что хочешь. В детский дом сдай, или себе оставь. Мне плевать! Я ухожу. Я заживу счастливо, выбьюсь в люди.

Я лишь могла сдавленно просипеть:

― Не стыдно тебе?

― Ни капельки.

― Уходи, ― показала сестре на дверь. ― Но потом не смей возвращаться.

С визгливым смехом Злата вытерла рукавом кофты слезы под глазами и пригладила волосы, стоя перед зеркалом. Показательно ухмыльнулась сквозь слезы и поймала в отражении мой стеклянный взгляд.

― Какого же ты обо мне мнения, сестренка? Я лучше сдохну в канаве, чем вернусь сюда.

― Проваливай, ― мой голос сорвался на шепот. ― Проваливай, пока я сама тебя не прибила.

Подхватив сумку, Злата ушла…

 

Годы разлуки притупили разочарование в сестре и обиду на нее. Я просто хочу знать, что она жива и здорова. На большее не рассчитываю.

По телу проносится озноб, и я плотнее запахиваю флисовую рубашку. Надо возвращаться в постель.

Мой взгляд непроизвольно устремляется на мансардный этаж особняка, задерживается на единственном окне, в котором горит свет. Я останавливаюсь, чего‑то жду… Но чего? Пустота в окне подстегивает интерес. Не могу избавиться от чувства, что кто‑то вот‑вот должен в нем промелькнуть.

Я резко глотаю воздух.

В желтом квадрате возникает фигура. Из‑за внушительного расстояния нет возможности разглядеть ее детальнее. Черный силуэт сохраняет неподвижность, а в душе мне делается неспокойно, словно этот некто смотрит прямо на меня сквозь пелену ночи.

 

***

 

Дедушка Гривас может похвастаться невероятной коллекцией костюмов: смелых оттенков, классических, в клетку и в полоску, двубортными моделями, но главным доспехом этого истинного пожилого джентльмена является его благородство. Наш с Машенькой волшебный фей сотворил очередной подвиг.

– Вы… вы поразительны, Кирьян! ― я бросаюсь господину Гривасу на шею и едва сдерживаюсь, чтобы случайно не задушить его в пламенных объятиях. Несколько минут назад он переступил порог флигеля и огорошил меня поразительным известием.

Благодаря связям ему удалось выбить для Манюни место в садике, располагающемся на территории элитного поселка. С завтрашнего дня мне больше не придется волноваться о том, что днем дочка останется без должного надсмотра. К тому же бывает, что я задерживаюсь в особняке и помимо этого срываюсь туда посреди ночи, чтобы устранить за хозяином дома следы его пребывания на первом этаже, либо в саду. Любитель распивать бренди со странной особенностью ― не наполнять один стакан дважды, с каждой следующей порцией используя новый.

Дедушка пару раз хлопает меня по спине.

– Рад помочь, милая.

Не прекращая изумленно мотать головой, я возвращаю расстояние между нами.

– Извините, что накинулась. Просто… вы не представляете, как много для меня значит ваша поддержка.

– Ну перестаньте, Вера. Я не сделал ничего сверхъестественного.