Мать-одиночка для магната

– Прошу прощения, девушка, ― мама очаровательного ребенка, сдувая с лица влажные прядки, улыбается мне, ― скажите, можем ли мы воспользоваться вашей уборной?

– Конечно…

Едва я договариваю слово до конца, малыш вдруг начинает громко кричать. Его мама извиняется и приседает перед сыном на корточки, чтобы успокоить, но тщетно. Мальчишка не смолкает, и взгляд у него необычный ― отсутствующий, словно мыслями он далеко‑далеко отсюда. Посетители в недоумении пялятся на них, одна «телочка» в компании пузатого мужчины на вид вдвое старше нее начинает с нарочитой громкостью возмущаться.

– Что это такое, женщина? Вы где находитесь? Мешаете людям отдыхать, ― шевелит накаченным ботоксом ртом, подражая московскому акценту. ― Понаражают уродов и доставляют всем проблемы…

Мой материнский инстинкт велит мне немедленно ринуться к столику под номером десять и опрокинуть пасту, которую бессодержательная кукла скучающе наматывает на вилку, ей на длинные нарощенные волосы. Родители совсем не учили паршивку манерам? Выглядит такой зеленой, словно только вчера школу окончила.

Я поражена тем, как мама мальчика хладнокровно пропускает критику в свой адрес и мягко просит у меня уточнить, как пройти в уборную. Я решаю проводить их, поскольку не способна выдавить от потрясения ни слога.

На пути у нас вырастает громадная угрюмая туча.

– Что за цирк здесь устроили?! ― рычит Гребцов, метая налитые кровью глаза с моего лица к матери с сыном в инвалидном кресле. Я непроизвольно сжимаю кулаки, не в состоянии равнодушно наблюдать, с каким пренебрежением менеджер оценивает их простую одежду и отсутствие кричащих украшений, которые бы демонстрировали высокий социальный статус.

Симпатичный мальчишка снова начинает кричать, да так, что уши закладывает. По залу прокатывается вторая, более мощная волна негодования.

– Давайте, дамочка, уходите по‑хорошему, ― Гребцов бесцеремонно машет двумя руками в направлении выхода. Его излюбленный жест. ― Нам неприятности не нужны.

Сволочь. Гадливая сволочь!

– Мальчику нужно в уборную, ― вмешиваюсь я, голос дрожит от злости. ― Силой вытолкаете отсюда ребенка?

А ведь он на это способен.

– Опять ты, Анисимова, ― фыркает на меня беспардонный жирдяй. ― Ослепла? Гляди, как клиенты недовольны! Вместо того чтобы прохлаждаться здесь, шла бы и устранила бунт.

Довольно.

С меня. Довольно.

Уже сил никаких нет мириться с существованием этого бездушного монстра.

– Пожалуйста, идите, не обращайте на него внимания, ― обращаюсь к маме с мальчиком, самым наглым образом игнорируя побагровевшую от ярости ряху Гребцова. ― Они имеют полное право находиться здесь и пользоваться уборным помещением, ― чеканю ему, глядя в крошечные удивленные зенки босса. ― Вопрос уже к вышестоящему руководству, почему кто‑то вроде тебя, невоспитанного хама, допускается к работе с людьми. Этой женщине следует написать жалобу и подать на тебя в суд за неподобающее обращение к ее сыну.

– А…а…Анисимова!.. Ты…

Я?

Я снимаю фартук и швыряю в Гребцова.

– Я увольняюсь.

 

Глава 2

 

ВЕРА

 

За последние сутки я держала визитку, оставленную дедулей, столько раз, что на ней стерлось несколько букв. Еще и помяла ― я не выпускала ее в те моменты, когда пальцы непроизвольно сжимались в кулак от исступленности. Столько часов я просидела на пятой точке ровно, не решаясь позвонить по номеру телефона и попросить об услуге…

Я загнала нас с Машкой в тупик. Надо было стиснуть зубы и в очередной раз прожевать отвратительный характер менеджера, чтобы было на что жить и кушать. Но нет. Вместо этого выпятила грудь вперед, заступившись за чужое чадо, а с тем, чтобы защитить собственную дочь, ни черта не справляюсь.

Я плохая мать?

Я плохая мать.

В горло кусок не лезет. Пора выдвигаться в Марьино, чтобы посмотреть квартиру, а ноги ни в какую не ведут к выходу из номера гостиницы. Сперва позвоню, а дальше…

Знакомый голос отвечает спустя три длинных гудка, когда я едва не сбрасываю вызов.

– Я… здравствуйте! ― как заведенная, принимаюсь наворачивать километры по замкнутому кругу. ― Господин… Гривас? ― нервно усмехаюсь. Правильно вообще обращаться к нему таким образом? Давно у меня так щеки не пылали. ― Добрый день… вернее утро. Мы столкнулись с вами в ресторане не так давно. Вы обронили кошелек, помните? ― тараторю без умолку. От конфуза принимаюсь теребить край шторки, думая, как перейти к сути разговора. ― А затем дали мне визитку и…

– Милая, я вас помню, ― с задором смеется старик. ― Я гадал, когда же вы осмелитесь связаться со мной. Как ваши дела?

Без понятия, что ему ответить. Голова вмиг делается ватной и пустой. Не помню, когда я в последний раз слышала, чтобы кто‑то интересовался моими делами. Тем более ― человек, с которым я однажды пересеклась. Мы же по сути чужие друг для друга люди, однако душевного тепла от этого старика исходит больше чем от кого‑либо из моего окружения.

– Мне нужна ваша помощь, Кирьян, ― понуро опустив голову, сминаю в ладони пожелтевшую ткань. Была не была. Назад дороги нет. ― Пожалуйста, помогите.

– Я понял, милая. Положитесь на меня.

Так… легко согласился? Может, я сплю?

Щипаю себя за руку, шикаю от боли. Не просыпаюсь.

– Вы ведь… ― усмехаюсь я, шмыгнув носом. ― Вы ведь даже имени моего не знаете. Только «милой» зовете.

Господин Гривас опять смеется.

– Старость не в радость. Память, как решето.

– Я Вера.

– Очень приятно. Что‑то мне подсказывает, что ваше имя я не забуду.

***