Медвежье молоко

Она умолкла, занеся ногу над оставшейся после дождя лужицей, да так и не поставила: из зарослей крушины поднялась лосиная туша.

– Стойте! – инстинкт среагировал быстрее разума, и Белый замер. – И ни в коем случае не двигайтесь.

Массивные рога цепляли сосновые ветки, к шерсти налипла прошлогодняя хвоя. Лось косил коричневым глазом и шумно раздувал слипшиеся от крови ноздри.

– Заблудился, – подала голос Астахова. – Пришёл полакомиться подношениями на могилах и заблудился. Надо сейчас же вызвать МЧС, я…

Она потянула руку к карману, чтобы взять телефон, и всё‑таки опустила ногу. Брызнули зелёной жижей неосмотрительно раздавленные лесавки.

Лось задрал верхнюю губу, обнажив крупные зубы, и издал низкий утробный звук, от которого сейчас же заложило уши. Почва содрогнулась и вздыбилась. Земляные волдыри лопались с тихим хлопком раздавленного гриба‑дождевика: из их нутра вырывались дымные облачка. Мох расползался, как гнилая материя, и что‑то шевелилось глубоко внизу, в болотных недрах.

– Отступаем! – почти не разжимая губ, скомандовал Белый.

Астахова заученно развернулась.

И выпроставшаяся из земной утробы рука схватила её за сапог.

 

Глава 8

Время чудовищ

 

Астахова не закричала: сказались закалка и опыт, только издала едва различимый стон.

Мертвец поднимался из земли, точно в замедленной съёмке: сперва показался голый череп, едва прикрытый волосяной паклей, потом плечи и торс. В прорехи плоти проглядывали рёбра. Паукообразные пальцы второй руки, изъеденной трупными пятнами, скребли по грязи в тщетной попытке подтянуть тело наверх, отчего слышался слабый костяной хруст: никаких иных звуков мертвец не издавал – лёгкие давно сгнили.

Подскочив, Белый пнул мертвеца в плечо. Плоть лопнула, брызнула тошнотворной жижей. Вторым пинком Белый сломал мертвецу руку. Астахова отпрянула, вытаскивая табельный «Макарыч».

– По кому собралась стрелять, дура?! – прорычал Белый. – Мертвяку это что слону дробина! Отступай!

И сам рванул, уже не разбирая дороги, сквозь крушину и бересклет. Полы мантии цеплялись за ветки кустарников. За спиной лопались земляные пузыри, выхаркивали наружу мертвецов, едва прикрытых плотью и лохмотьями одежды, труд поселенцев и заключенных, карелов и финнов, всех, кто лежал под гнётом земли многие десятки лет.

– Кто… они?

Астахова неслась рядом с лёгкостью гончей. Остроносое лицо вытянулось ещё сильнее, в глазах плескался отголосок страха.

– Жертвы репрессий. Не всё ли равно? – выцедил Белый, походу снося мертвецу голову: та откатилась иссохшей тыквой, канула в моховую подстилку. – Правильный вопрос… не кто. Правильный… почему?

Обогнув земляной пузырь, обдавший прахом левую брючину, Белый дёрнул Астахову на себя, и оба кубарем покатились по траве, обдирая колени и локти.

– Так почему… они встают?

– Если бы я знал.

Обернувшись, Белый похолодел: кресты шатались, один за другим проваливаясь под землю. Молодые сосны с глухим стоном оседали вниз, а на смену им вырастал новый лес – лес человеческих костей. Он постоянно изменялся, хрустел, дрожал, рождая то чью‑то изломанную ключицу, то ребро, то бедренную кость. Черепа скалились пеньками зубов. В провалах глазниц мерцали болотные огни.

– Сколько же их… – прошептала Астахова и умолкла: она и так знала ответ.

Более шести тысяч.

Земля щетинилась иглами пальцев. Костяные капканы раскрывали ненасытные рты, будто тысячи венериных мухоловок, а под ногами беспрестанно хрустело и хлюпало – Белый бежал по трупам.

Голова теперь кружилась от испарений. Миазмы обволакивали беглецов невидимым, но плотным коконом. Астахова старалась дышать ртом, едва успевая отбиваться от мертвецов. Их чёрные рты полнились немым криком, беззвучным укором в адрес живых – тех, кто посмел нарушить их зыбкий покой, кому отмерены десятилетия жизни, когда их собственный век оборвался так бесславно, мучительно и быстро. Поэтому их невысказанная, непомерная зависть почти физически давила на плечи.

С каждым шагом Белый всё глубже увязал в земле. Шерстяная ткань мантии набрякла от влаги. Под тонкой коростой мха таилось болото, в которое он погружался уже по щиколотку.

– Почему… мы?

Астахова тоже задыхалась, тоже увязала в трясине. Подхваченной на бегу палкой переломила ключицу вставшего на пути покойника, и тот с мокрым хрустом сложился пополам, выдохнув вместе с болотной вонью серое облачко грибных спор.

– Возможно… они думают… мы виноваты в их смерти, – ответил Белый, пинком выбивая коленную чашечку мертвеца слева. Ударом кулака проломил грудную клетку второго, возникшего справа, и пальцы с булькающим звуком погрузились в утробу. Белый отскочил, стряхивая опарышей и склизкие комки легких.

– Выбирайся… из Леса! – крикнул Астаховой.

– Я пытаюсь!

Та с вытаращенными глазами крутилась на месте, орудуя палкой как булавой. Мёртвая плоть оседала в болото, но только для того, чтобы вырастить новых мертвецов. Одинаковые землистые лица слились в однородную массу, Лес густел, пряча за соснами линию горизонта, и небо над головами окончательно налилось сливовой тьмой: выступившие звёзды, в которых Белый не узнавал ни одного знакомого созвездия, мироточили болезненным, неестественно ярким светом. Лес не отпускал. Возможно, сегодня к шести тысячам погибших прибавится ещё двое.

Астахова вскрикнула, упав на колени. Вернее, сначала Белому показалось, что она упала: приглядевшись, понял – земля поглотила её по самые бедра. Шевелящаяся масса за её спиной двигалась и шелестела, словно миллионы жуков расправляли хитиновые крылья.

– Меняйся! – перекрывая нарастающий гул, прокричала легавая.

– Что?..

Голос надломился, язык присох к небу. Отшвырнув лёгкое, почти полностью истлевшее тело, Белый рванулся к Астаховой. Правая нога тут же погрузилась в землю до середины голени, в ботинок потекла вода.

– Ты ведь… перевертень, твою мать! – в голосе женщины звенели истерические нотки. – Так превратись!

– Это не так просто! – ответно проорал он. – Я не могу… просто по щелчку пальцев…