Медвежье молоко

Потом – Петрозаводск.

И вот – Медвежьегорск.

Ареал работы маньяка оказался весьма широк.

– Меня терзают смутные сомнения, что наш маньяк через Лес работает, – сказал тогда Лазаревич. – А доказать не могу. И рябина… К чему бы тут рябина?

Ответа Белый не знал, но очень хотел выяснить.

Карелия щетинилась незыблемым лесным массивом, но не была лесом. Вернее, не тем Лесом, в который Белый готовился нырнуть.

Тот Лес встречал туманом и шорохом опадающей хвои. В тот Лес Белый входил всегда настороженно, пятясь и никогда не глядя через плечо, пока туман не окутывал его белесой взвесью, а нос не начинал щекотать запах озона, какой бывал во время грозы.

Посчитав, что забрёл достаточно глубоко, Белый медленно повернулся.

На первый взгляд ничего не изменилось: у дороги так же темнел уазик, негромко переговаривались криминалисты и бескровными холмиками выступали над листвой колени и едва начавшие формироваться груди погибшей. И всё‑таки стало немного иным. Лес наслаивался на реальность, дополняя и изменяя её, и Белый видел реальный мир голубым глазом, а его изнанку жёлтым. Над недавно постеленным дорожным полотном колыхались заросли папоротника, по разлапистым листьям ползали поблескивающие слюдяными крылышками твари. На крыше уазика росла дикая ягода – срывать её было нельзя, в ней вызревала ядовитая жабья икра. В осиннике, перекрывая сиротливое кукование, кто‑то перешёптывался и гудел.

В Лесу все чувства становились острее, и каждый раз, погружаясь в него, Белый ощущал что‑то сродни эйфории.

Ещё раз обнюхав место преступления и уже не опасаясь быть замеченным полицейскими, он развернулся к востоку и побрёл, цепляя мантией боярышник.

Девочку несли со стороны Медвежьегорского шоссе, в земле виднелись небольшие углубления, но определить протектор подошвы не представлялось возможным – ночью прошёл дождь и размыл рисунок. Асфальт не хранил отпечатков чужих ног, зато их хорошо сохранил папоротник. Под подошвой что‑то растеклось алой кашицей. Отступив, Белый тронул мыском раздавленные ягоды рябины, и лесная мелочь прыснула из‑под ног. Туман принёс знакомый запах с другой стороны шоссе, и Белый пересёк его, углубляясь в Лес параллельно железнодорожному полотну.

Её кормили рябиной сначала жалеючи, потом насильно. Белый почти видел, как девочке протягивают горсть, полную алых ягод. Она мотала головой, просила отпустить, и тогда ей разжимали рот…

Втянув окружающие запахи, Белый вдруг подумал, что совершенно не чувствует запах убийцы. Девочка была тут, это он знал совершенно точно – её шлейф висел в воздухе, будто прокладывал невидимую тропинку, а вот почуять убийцу не удавалось. Он мог быть мужчиной или довольно сильной женщиной, иначе как унести на руках двенадцатилетнего подростка? Девочка к тому же отличалась спортивным телосложением и, судя по всему, занималась верховой ездой. Она обожала молочный шоколад и лошадей, наверняка мечтала о собственном пони и накануне ходила с подружками в пиццерию – от неё ещё пахло тестом и колбасками пеперони. Она вошла в Лес, не зная, что её подкарауливает хищник. И этот хищник сделал всё, чтобы оставаться невидимкой.

Что‑то с шорохом осыпалось с веток, мягко стукнуло по затылку. Белый глянул вверх.

Небо наливалось предвечерней чернотой, хотя наручные механические часы показывали полдень: в Лесу время двигалось по‑своему, пространство искривлялось и, если уж вошёл в Лес, будь готов, что выйдешь из него совсем в другом месте и времени, даже если пробыл в нём всего‑то пару минут.

Ветви рябин гнулись под тяжестью гроздьев. Ягоды алели кровавыми сгустками, время от времени падали в мох и хвою – под ногами стлался ковёр из прошлогодних листьев и свежих ягод. А ещё на рябинах сидели снегири – не рано ли для начала октября? Великое множество снегирей! Алогрудые, точно вымазанные рябинным соком, они уставили на Белого немигающие горошины глаз и выжидали.

Белый выпрямился, медленно опуская руки. Главное в Лесу – сохранять спокойствие, даже если над головой черно от птиц. Их неподвижность была неживой и оттого пугающей. Белый понимал, почему они собрались тут, неподалёку от трупа девочки, в Лесу, полном осенней сырости и предзимнего умирания. Но всё‑таки нужно было проверить.

Почти небрежно он потянулся к карману чёрной шерстяной кофты‑мантии. Пальцы нащупали оплавленный краешек, потянули.

– Руки за голову!

Негромкий окрик прозвучал в Лесу громовым раскатом. Снегири порхнули – красно‑чёрная туча взвилась над рябинами, воронкой втянулась в небо. Белый повалился на землю, заслоняясь от бьющих по лицу крыльев, выронил закопчённое стекло. Сквозь мельтешение птиц видел, как женщина за его спиной втянула голову в поднятый ворот пальто, но удержалась на ногах, не сводя с Белого пистолета.

– Живее! Руки, я сказала!

Её голос перекрывал вихревый гул. Последняя замешкавшаяся птица порхнула с ветвей, просыпав несколько ягод. Не оборачиваясь, Белый поднял ладони:

– У меня есть разрешение.

– Молчать! Ноги на ширину плеч, лютый! У меня серебряные пули! И я не побоюсь всадить их в твою задницу, перевертень!

– Ликан, с вашего позволения, – поправил Белый.

Она приблизилась со спины, умудряясь оставаться на безопасном расстоянии. Фигура была обведена мерцающим ореолом – это было ожидаемо, ведь обычный человек не сунется в Лес, тем более не отыщет перевертня по следу.

– Разрешение в левом кармане, – повторил Белый. – Взгляните сами.

Цепкие пальцы выудили из кармана мантии бумагу. Женщина вчиталась, хмуря брови и время от времени дёргая уголком рта. На вид – немногим больше тридцати, высокая и поджарая, красивая строгой северной красотой, с каштановыми волосами, собранными в пучок.

Легавая.

Она дочитала и издала грудной вздох, как показалось Белому – сожаления, бросила небрежное:

– Штрихкод?

– Я могу опустить руки? – осведомился Белый.

Не дождавшись ответа, молча оттянул ворот мантии, обнажая татуировку у основания шеи. Кажется, женщину это удовлетворило.

– Капитан Астахова, – представилась она. – Вероника Витальевна, начальник местного УГРО по Медвежьегорскому району. Значит, вас прислал Сергей Леонидович.

– Он, – подтвердил Белый, оборачиваясь и протягивая ладонь. – Резников Герман Александрович, специалист по запаховому следу. Но все зовут меня Белым. Вы видите, почему.

Он склонил белую голову в полупоклоне, но женщина и бровью не повела.

– Нюхач, значит.

– Одоролог. Могу предъявить сертификат.