Медвежье молоко

Конечно, она проснулась раньше матери и ушла в парк, чтобы собрать красивый букет кленовых листьев. Или побежала за кудлатой собакой. Или попыталась поймать последнюю бабочку. А может, одну из пестрых птичек, которые Альбина так любит.

Она увлеклась, её маленькая девочка, ведь «солнечные дети» часто увлекаются. Ушла к реке, в страшный и тёмный осенний парк, где подлесок путался под ногами, где ветви переплетались друг с другом и пахло прелой листвой и грибами.

Осознав, что почти заблудилась, а под ногами вместо деревянных настилов оказалась податливая почва, Оксана остановилась.

– Альбина?..

Не то спросила, не то простонала в пустоту. Имя упало мёртвым камнем во влажную землю, а лес полнился призрачным шорохом, шелестом опадающих листьев, хрустом сухостоя, далёким птичьим писком.

Подошва раздавила несколько алых ягод. Задрав голову, Оксана увидела отяжелевшие гроздья рябин. Их клевали снегири. Красные брюшки раздувались, будто накачанные рябиновым соком. При виде Оксаны птицы замирали, провожая её чёрными, бесстрастными глазами.

Давешний сон предстал в своей неприглядной мерзости. Смотреть на снегирей стало неприятно. Да и откуда им взяться в октябре?

– Альбина, – прошептала Оксана. И, прислонившись к ближайшей сосне, разрыдалась.

Возвращалась медленно, стараясь не потревожить жутких птиц и жадно вслушиваясь в лесные звуки.

Может, услышит, выбежит с хохотом из‑за осин, обнимет, слюнявя Оксанину щёку с восторженным:

– Не поймала, не поймала!

Или протянет собранный осенний букет из оранжевых и влажных, кое‑где сгнивших кленовых листьев.

Сперва Оксана решила отшлёпать её, может, даже мягким поясом от куртки.

Спустя еще несколько минут решила не шлёпать вообще.

Выходя к домам, поняла, что простит Альбине всё, лишь бы она осталась жива и невредима. Накупит ей новых альбомов для рисования, акварельную бумагу и краски «Ленинград» в двадцать четыре цвета, скетч‑буков и спиртовых маркеров. Пусть рисует, как умеет, хоть Винни‑Пуха, хоть остроклювых снегирей, так похожих на ворон. Только бы вернулась…

Вспомнив, остановилась, быстро моргая, подле «логана». Пальцы лихорадочно нащупали в кармане ключи.

Оксана рыскала в салоне, пытаясь найти хоть что‑то – хоть светлый Альбинин волос, хоть цветную заколку, а лучше её альбом для рисования, испещрённый рисунками снегирей. Зациклившись на чем‑то, Альбина снова и снова это повторяла, а рисование было её отдушиной, страстью.

Проверив сиденья и под ними, бардачок и багажник, Оксана устало присела на край водительского кресла. Пот градом катился с лица: Альбина исчезла из Оксаниной реальности, будто её и не было, со всеми вещами, документами и рисунками.

Словно её действительно не существовало.

Откинувшись на подголовник, Оксана раздумывала, не закурить ли ей: сигаретами она баловалась ещё в студенчестве, но бросила, познакомившись с Артуром. Потом случилась беременность, а после – взрослая жизнь. Теперь, цепляясь за расползающуюся реальность, Оксана всерьёз задумывалась о нераспечатанной пачке «Vogue» в бардачке, которую всегда возила с собой на «всякий пожарный», и чуяла, что этот «пожарный» уже наступил.

Склонившись к бардачку, она замерла, коснувшись ногтем пластиковой коробки. Под пассажирским сиденьем белел угол листка. Огненная волна прокатилась по хребту. Обмирая и страшась спугнуть удачу, Оксана медленно ухватилась за этот белый треугольник. Потянула.

Из‑под сиденья показался рисунок: остроклювая птица с ярко‑алой, будто вымаранной кровью, грудью.

Сдержав рвущиеся наружу рыдания, Оксана прижала рисунок к груди. Заходить в дом казалось кощунством, а видеть снова тёмный и бестолковый взгляд отца было выше её сил. Найдя в смартфоне адрес отделения полиции, Оксана выбралась под набирающий силу дождь и побрела по улицам, пряча у сердца дорогой рисунок – всё, что осталось от дочери.

В здании пахло побелкой и куревом. Разговор с дежурными прошёл точно в тумане, а отдел уголовного розыска встретил неприветливо – забранными жалюзи и запахом кофе.

Сухие и скучные вопросы репьями цеплялись за сознание: как звали дочь, во что была одета, каковы особые приметы, когда пропала.

Оксана отвечала заученно, пугаясь собственного спокойствия: слёзы остались в лесном мху, под рябинами, осёдланными снегирями.

Воронцова Альбина Артуровна. Одиннадцать лет. Светлые волосы. Карие глаза. Да, генетическая редкость. Синдром Дауна. Одета в красную куртку. Волосы забраны в хвостики с розовыми заколками. Белые кроссовки.

Не человек – ориентировка «Лизы Алерт». Фотография в оранжевой рамке.

Звонила ли в сто двенадцать? Ещё нет, но прямо сейчас позвонит.

Оксана терялась, не зная, что предъявить в доказательство.

Нет документов. Нет свидетелей. Даже фотографий в телефоне. А личную жизнь Оксана в соцсети не выставляла. Остался только помятый рисунок.

Опера переглядывались. Кто‑то, показалось Оксане, покрутил пальцем у виска, и она взвилась. Кричала, что не сумасшедшая, просила проверить прописку и совала раскрытый паспорт под нос капитанше в строгом костюме и с каштановыми, собранными в гульку волосами. Штамп прописки синел размытым родимым пятном. В графе «семейное положение» зияла пустота.

В конце концов она всё‑таки разрыдалась. Плакала и плакала, размазывая по щекам тушь и не обращая внимания на сочувственные, жалостливые взгляды.

Заявление приняли, но Оксана не верила, что всё обойдётся так легко. Ничто не могло пройти легко, когда вокруг находят мертвых детей с забитыми рябиной ртами.

– Альбина снилась мне сегодня, – сказала напоследок. – Она и… снегири. Вы видели когда‑нибудь снегирей в начале осени?

Показалось: капитанша вздрогнула, на миг прервав заполнение бумаг.

Оксана выходила из участка, понурив голову и всё еще прижимая никому не нужный рисунок.

– Постойте.

Чужой голос заставил её замереть. Обернувшись, увидела бледное лицо и вихры белых, будто припорошенных снегом, волос.

– Позвольте взглянуть?

Ладонь мужчины оказалась такой же белой и мозолистой. Приняв рисунок, он долго разглаживал его, водил длинными сухими пальцами по контуру, огладил алую грудь и вороний клюв.

– Вы знаете, кто такие психопомпы?