Младший сержант Фредди Крюгер

Капитан Бойчишин, командир дивизиона, невысокий поджарый крепыш с торчащими ушами по прозвищу Кабина П, – был как никогда взбешен, его импульсивные движения холерика приводили всех в гипнотическое состояние, а картавый голос с прыгающей интонацией заставлял вздрагивать.

Осознание, что спокойная жизнь в дивизионе закончилась, волновало всех. И что ожидать от непредсказуемого капитана, можно было лишь предполагать.

Бойчишина, убежденного материалиста, ночное происшествие, необъяснимое логикой и с мистическим подтекстом, обескураживало и выводило из равновесия. Все, что случилось, не вписывалось в рамки его атеистического мировоззрения. Вера некоторых офицеров в потустороннее укрепляла его убеждение, что мир кишит идиотами. Ладно женщины, у них в крови это: погадать, поворожить, но офицеры – это немыслимо.

После формальной и непривычно быстрой утренней поверки капитан Бойчишин провел опрос каждого, затем выгнал всех с помощью ярких выражений на утреннюю пробежку, оставив только тех, кто непосредственно, явно или косвенно участвовал в происшествии: четырех восточных братьев, которые пировали после отбоя вместе с Фарходом, дневального и одного молодого недавнего призыва, дежурившего по кухне.

Лица были помятые от бессонной ночи и крепленого красного. Ноги подкашивались. Желание спрятаться и забыться, обняв подушку, было написано на физиономиях. Глаза дрожали от напряжения, чтобы не захлопнуться, придавленные тяжелыми веками.

Только молодой, оказавшийся невольным участником, переминался с ноги на ногу и ожидал, что его отпустят на заслуженный отдых. Посуда блестит, уход за раненым уничтожил минуты заслуженного отдыха, и это веский аргумент, чтобы командир отпустил его незамедлительно в уютное объятие одеяла. Наивный новобранец. Служба есть служба.

Командир скользнул в кабинет, кивнул головой и, не скрывая раздражения, гаркнул:

– По одному!

Четверка в замешательстве начала толкаться, сталкивая друг на друга привилегию быть первым. Дежурный по кухне был не против быстрее отстреляться и скрыться за дверью, тем более он просто невольный свидетель, не вхожий в компанию привилегированных старослужащих, а значит, бояться нечего.

Опустилась напряженная тишина, и несколько пар ушей навострились, старясь расслышать, что происходит и о чем говорят в кабинете.

Допрос прошел каждый.

Выслушав версии каждого участника злополучного ночного происшествия, Бойчишин собрал всех вместе и прослушал еще раз перебивающих и дополняющих друг друга солдат. После чего он пришел к выводу: «Или все врут, или он сошел с ума».

За время службы он слышал разные чудеса, но про летающего солдата, при том еще и падающего, калеча себя, он не смог бы придумать и в страшном угаре, и это вывело его из себя. Отборный мат на сказочников немного его успокоил, но желание навалять лещей каждому не проходило.

Выглядело все надуманно и далеко от правды, а значит, за этим что‑то скрывается. Выходило, никто не виновен, а Фарход сам по воле Всевышнего переломал себе кости и пробил череп – бред несусветный. Все как эхо повторяли одно и то же, доводя этим до белого каления мозг командира – попугаи, мать их, как по писаному стрекочут.

Бред было тяжело слушать, но ничего не оставалось другого. Из рассказа следовало:

После отбоя пять старослужащих восточного братства скооперировались и устроили посиделки в помещении кухни. После распития вина, присланного из Баку родственниками рядового Рахимова, заправленного в кружку Эсмарха, или по‑простому в клизму, дождались плова и с удовольствием приступили к трапезе.

«Эту бы клизму – да по назначению, – подумал командир. – Скипидарчиком заправленную, тогда не несли бы пургу, а только правду, горькую, но правду».

Все шло, как и обычно, своим чередом: они мирно кушали плов, вспоминая родину, как вдруг Фарход закатил глаза и стал задыхаться.

Подавился. Старший сержант Каримов из Таджикистана не растерялся, так как прошел курсы медбратов на гражданке, и кинулся на помощь. Он дока в таких делах, и его движения были уверенные и ловкие: он несколько раз стукнул Фархода между лопатками, затем обнял одной рукой через талию, наклонил его вперед, сжал руку в кулак, приложив его к верхней части живота, другой рукой обхватил запястье на высоте желудка и, действуя руками, резким движением потянул его на себя несколько раз.

«Вот оно, – подумал командир. – Из него медбрат, как из меня балерина, здоровый как лось, да и форма черепа, как у неандертальца, медик – смешно. Вот он и поломал солдата, а остальные боятся и покрывают его. Зацепка есть, послушаем дальше».

Неведомая сила отбросила Каримова от Фархода. Фарход упал на плиточный пол и стал биться в конвульсиях, закатив глаза. В довесок ко всему его тело окутало голубое сияние.

Зрелище было не для слабонервных, и Каримов от неожиданности отпрыгнул и, ударившись поясницей о край плиты, выгнулся дугой, стараясь дотянуться руками до ушибленного места, закрутил бедрами, затем согнулся вперед, упершись руками в колени, и взвыл. Для подтверждения этого Каримов продемонстрировал командиру синяк на спине.

«Вот и следы драки, – отметил про себя командир. – Подавился?! Все давятся сплошь и рядом, куда ни глянь. Складно сказка сказывается».

Молодой, мывший посуду, испугался и повалил сложенные алюминиевые миски. Те с оглушающим грохотом рассыпались по кафелю, эхом отозвавшись по всей казарме.

Солдаты кинулись на помощь мотающемуся по полу ефрейтору, но в страхе отскочили, когда тот поднялся в воздух на метра полтора и рухнул вниз, потом еще раз и еще. Он поднимался и падал, калеча и раня себя.

«Идиота нашли, – мозг командира кипел. – Как в анекдоте: сам упал на нож и так двадцать раз. Я им устрою левитацию, еще никому не удавалось из меня идиота сделать».

Когда буйство невидимых сил прекратилось и стонущей Фарход остался лежать неподвижно, сослуживцы попытались привести его в чувство.

Они не сообщили о происшествии, так как боялись неизбежной кары за распитие спиртного сильнее, чем за здоровье друга. Только за несколько минут до подъема они решились доложить дежурному по части о случившемся.

Дослушав эту басню до конца, командир ощутил желание придушить каждого лично. С большим трудом подавив в себе гнев, он выдавил из себя:

– И кто еще из вас летать умеет? Рано или поздно правда всплывет, и тогда вы у меня точно будете светиться голубым сиянием.

 

* * *