Моё сводное наваждение

– Не обращайте на меня внимания, общайтесь с любимой внучкой. Вы, наверное, очень соскучились по ней. А я правда жесть как люблю чай.

Услышав слово‑паразит, бабушка морщится, а я понимаю, что Мирон сказал его специально, и хочу улыбнуться.

Но что он задумал?

– Что ж, Люба, – бабушка отрывает неприязненный взгляд от Мирона и смотрит на меня. – Расскажи, пожалуйста, как твои дела. Сразу замечу, что твоей матери будет очень интересно узнать, по какой такой причине ты стала позволять себе так выглядеть.

Я не хочу, но ругаюсь. Мысленно, разумеется.

Минут двадцать она заваливает меня вопросами о моей успеваемости по внеклассному обучению. Я терпеливо и послушно рассказываю о том, что все в порядке. Что прилежно изучаю иностранные языки, внимательно слушаю наставления преподавателя по балету, а сегодня на фортепиано буду разучивать новую, достаточно сложную композицию. Мне не очень комфортно рассказывать о том, какая я никчемная, при Мироне. Особенно неловко становится, когда бабушка почти после каждой моей фразы напутствует меня лучше стараться.

В какой‑то момент бабушка и вовсе забывает о присутствии Мирона, начиная расспрашивать меня о том, как я здесь устроилась, нормально ли меня приняли и достаточно ли просторна моя комната. Или делает вид, что не замечает моего сводного брата. Я так не умею, но и правду рассказывать не хочу. Потому тихо отвечаю, что у меня все отлично. Кроме того, я уверена, что бабушке не очень и нужна моя откровенность – ведь у нее и своих забот хватает.

Чуть позже в гостиную входит Галина, и я чувствую, как мое сердце взволнованно подпрыгивает. Отчего‑то я не жду ничего хорошего от возможной беседы этих двух женщин.

– Здравствуйте, Ирина Владимировна, – улыбается мама Мирона, бросает неопределенный взгляд на сына и проходит к нам. – Так приятно с вами наконец познакомиться. Надеюсь, вам хватило времени пообщаться друг с другом о семейном? Мирон не мешал?

– Галина, – вежливо кивает ей бабушка. – Как ни странно, но ваш сын вел себя достаточно учтиво по отношению к моей беседе с внучкой. Она как раз рассказывала, в какой восторг ее привел ваш сын от второго, более удачного, брака. Не сомневаюсь, что Никита очарователен.

– Так и есть. Люба тоже очень милая девочка.

– Только не в таком виде, – фыркает бабушка. – Надеюсь, выбор этого наряда не результат ваших советов?

– Что вы! Я и сама впервые вижу ее в таком виде. Люба, что случилось с твоими милыми платьями? Все в стирке? Она привезла с собой непростительно мало вещей. Думаю, будет неплохо как‑нибудь взять ее с собой на шопинг.

– Полагаю, моя внучка там уже была, – бросает она неприязненный взгляд на мои голые коленки, которые я обхватила пальцами, чтобы немного прикрыть. – Очень жаль, что вы не проследили за тем, что она себе покупает. Что ж, разумеется, вы сделаете это в следующий раз. И умоляю, ничего сильно облегающего, как у вас.

– Конечно. Боюсь, для подобных нарядов ваша внучка не обладает достаточными формами. Но будущим балеринам, наверное, свойственно быть, как бы это сказать, – мнимо‑неуверенный смешок, – своего рода плоскими, верно? Наверное, вы ее и на диете специальной держали, раз она у вас такая маленькая и худенькая?

– Никаких диет. Если вы обратите внимание на мою фигуру, то поймете, что стройное телосложение у нее в генах.

Мирон громко хмыкает, переводя внимание на себя, и поднимается:

– Считаю, раз вы говорите о Любе так, словно ее здесь нет, то и не будете против, если мы вас покинем.

С этими словами он берет меня за руку и ведет вон из гостиной. Под недоуменные взгляды моей бабушки и собственной матери.

– Что ты творишь? – едва слышно шепчу я.

– А тебе не надоело? И потом, я был жесть как учтив, спасая тебя от неминуемого самовозгорания. Ты красная как рак, фенек. А от них не убудет. Тебе, кстати, говорили, что необязательно слушать то, что не нравится?

– А тебе не говорили, что люди еще больше краснеют, когда им об этом сообщают?

– Ох, прости мою бестактность, – широко улыбается он, а затем, негромко чертыхнувшись, кривится: – Давай не будем превращаться в этих двоих, которые своей вежливостью готовы задушить друг друга.

Я тихо смеюсь, вспоминая, как бабушка завуалированно пыталась оскорбить Галину и как та отвечала ей тем же.

– Спасибо, – выдыхаю я, когда мы поднимаемся на второй этаж, и наконец аккуратно высвобождаю из руки Мирона свою. – Не скажу, что огорчена тем, что урок вождения сорвался, но за то, что вытащил из гостиной, искренне благодарю. Я, конечно, еще выслушаю тонну претензий от бабушки, но это потом.

– Почему ты не бросишь все эти занятия, раз они тебе не по душе? – вдруг спрашивает он.

– Это так заметно?

– Всем, кто не слеп, фенек, – самоуверенно улыбается Мирон.

– Прекрати меня так называть, – вздыхаю я и захожу в свою комнату, замечая напоследок: – Мы вроде бы договорились не трогать друг друга? И у нас, кстати, хорошо получалось. Продолжим с того, на чем остановились. Хорошего вечера, Мирон.

– И тебе, – хмыкает он и идет дальше.

До того, как мне ехать на занятие, еще час.

Интересно, бабушка зайдет ко мне перед отъездом, а заодно и взглянуть на комнату, или посчитает выше своего достоинства прощаться с невоспитанной внучкой? Я тихо хихикаю, неспособная мучиться угрызениями совести из‑за поступка Мирона. В конце концов, он прав – когда‑нибудь мне должно было надоесть то, как люди, будь то бабушка, мама или та же самая Галина, отзываются обо мне в моем же присутствии, верно?

Мне нравится, как я выгляжу. Кажется, понравилось и Мирону. Пусть он с некоторых пор и не показатель, но все же…

В общем, я решаю записать какую‑нибудь песенку в приложении, раз выдается свободное время. Но не успеваю вставить в уши наушники, как на телефон приходит сообщение от Виталия: