Моё сводное наваждение

– Отдыхай. Но только недолго – я хочу показать тебе свою комнату и железную дорогу!

Никита с таким азартом и воодушевлением говорит о железной дороге, что мне вмиг хочется на нее взглянуть, и я, улыбаясь, соглашаюсь:

– Хорошо.

Никита, удовлетворенно кивнув, выбегает из комнаты, а папа, прежде чем отправиться вслед за ним, предлагает:

– Спускайся, как будешь готова. Обед обычно подают в два часа, – подмигивает он напоследок.

Я киваю и наконец остаюсь одна. Еще раз осматриваюсь, а затем иду к кровати и укладываюсь на ее краешке, сворачиваясь клубком.

Глаза начинает щипать, но я не позволяю себе плакать. Две недели назад я пообещала себе, что справлюсь с чем угодно. Я не разочарую вновь ни бабушку, ни маму, ни вообще кого‑либо в принципе.

 

Глава 2

Любовь

 

У меня нет желания разбирать свои вещи, но я все равно это делаю. Я так привыкла делать то, что не хочется, что, наверное, это стало моей второй натурой. Мама часто повторяла: делай то, что должен, и никого не подведешь. Ее собственная интерпретация крылатого выражения.

Затем я выхожу на лоджию и долго смотрю на фонтан посреди ухоженных лужаек.

Все же здесь очень красиво.

И уже ближе к двум часам дня решаю, что не явиться на первый в этом доме обед будет невежливо.

Осторожно выхожу из своей комнаты и спускаюсь на первый этаж. В какой стороне находится столовая, я не имею ни малейшего представления. И как же мне быть?

– Полагаю, будет не лишним, – раздается за моей спиной голос папы, отчего я вздрагиваю и разворачиваюсь в его сторону, – после обеда устроить тебе экскурсию по дому. Что скажешь?

– Я буду очень признательна, – улыбаюсь я робко.

– Проголодалась? Я шел как раз за тобой.

– Да. Спасибо.

Папа еще секунду пристально разглядывает меня, а затем невесомо касается ладонью моих лопаток, подсказывая, куда идти. По пути он рассказывает о назначении некоторых комнат. Вот открытая дверь в бильярдную, а рядом с ней библиотека. Книги в ней собирались годами, начинал еще мой прапрадедушка. Папа заводит меня внутрь и с улыбкой указывает на черное пианино у широкого окна:

– Еще одно условие твоей мамы, помимо просторной и светлой комнаты. Я решил, что этому инструменту будет самое место здесь: никто не станет тебе мешать играть.

Я начинаю волноваться. Дома у меня было электронное пианино, которое сломалось незадолго до переезда, и оно стояло в моей комнате. Я тогда еще сильно удивилась, что мама решила не отдавать его в ремонт. Теперь мне известно, по какой причине – она заставила отца потратиться на настоящее пианино, и его поставили здесь, в общей комнате, в которую может зайти каждый желающий почитать книгу…

Я смотрю на папу и заставляю себя сказать:

– Спасибо большое.

– Не за что. Я не мог поступить иначе, раз для тебя важны уроки по фортепиано.

Важны? Скорее, они мне просто нравятся, а важны они для мамы и бабушки. Но отцу я, разумеется, об этом не говорю.

– Спасибо еще раз.

– Я с удовольствием послушал бы, как ты играешь, Люба, – снова улыбается папа.

– Сейчас? – взволнованно спрашиваю я. – Но… мы идем на обед, верно? Может быть, в другой раз?

Я ни разу не играла для кого‑то, кроме своей преподавательницы. Ни мама, ни бабушка не просили меня о подобном, они лишь интересовались моими успехами, а дома я играла в специальных наушниках, чтобы никому не мешать. Здесь же наушники не подключить…

Я подозревала, что так и не решусь когда‑нибудь подойти к этому инструменту, чтобы мою игру на нем кто‑либо услышал.

– Да, конечно, в другой раз.

Отец замолкает, мы выходим из библиотеки, и я вновь чувствую на себе его пристальный взгляд, словно я диковинка, которую он пытается изучить. Все наши предыдущие встречи проходили в ресторанах и исключительно при маме – она не хотела, чтобы мы с ним оставались наедине. Не знаю, вредность это была с ее стороны или что‑то другое, но познакомиться как следует нам с папой не удалось. И мне тоже интересно, что он за человек. Хочу сама понять, какой он, а не полагаться на речи мамы.

– Люба, – вдруг останавливается он. – Понятно, что для тебя переезд в новый дом к почти незнакомым людям – это стресс. Но хочу заверить тебя: я готов сделать что угодно, чтобы ты как можно скорее здесь освоилась и почувствовала себя как дома. Договорились? Обращайся ко мне по любому поводу. Мне очень хочется, чтобы мы с тобой подружились.

– И мне, – смущенно отвечаю я, немного стыдясь возникшего в библиотеке волнения. – Хочется.

– Отлично. – Вижу я его улыбку. – Ну, пойдем.

Столовая оказывается раза в два больше, чем была в нашем с мамой доме. Но я не успеваю толком осмотреться, потому что, едва мы с папой входим, Галина очень громко меня приветствует, кажется, давая мне понять, каким статусом я обладаю в ее глазах:

– А вот и наша гостья! Никита, можешь сесть за стол, раз все наконец собрались.

Возможно, ей все же не пришлось по душе наше неловкое знакомство?

– Боюсь, это я виноват, что мы задержались, – улыбается папа. Как по мне, немного натянуто. – Провел своей дочери частичную экскурсию. Знакомься, Люба, это Мирон. Мирон, а это наша Любовь.

Я еще раньше заметила сидящего за огромным столом рядом с Галиной светловолосого парня. Ее сына. Он бесцельно смотрел в панорамное окно, за которым от легкого ветра дрожали листья березы, но как только папа представил нас, парень, зевая, повернул голову в нашу сторону. Его невероятно ярко‑синий взгляд сначала мазнул по моей фигуре – от носков балеток до самых плеч, – а затем впился в мои глаза. Совсем ненадолго. Но я успела разглядеть в его взгляде пренебрежение. Царапнула обида – я ему заранее не нравлюсь. То есть, видимо, ему абсолютно ровно, здесь я или нет. А вот сама я чувствую, как от волнения начинает ускоряться пульс.

Потому что он, мой сводный брат, оказался ужасно красив.

– Люба! – занимая свое место за столом, восклицает Никита. – Ты сядешь рядом со мной?

– Конечно, – глухо выдыхаю я и на нетвердых ногах иду к накрытому столу.