Не более чем тень

«У нас еще много времени, я обязательно что‑нибудь придумаю. Ее зверь должен быть где‑то рядом. Если симптомы такие сильные, наверное, он с ней уже около года, может и больше. Но я ничего толком не знаю о ее друзьях. Парня у нее тоже вроде не было. А вдруг она просто мне не рассказывала? Мы ведь никогда не были особо откровенны друг с другом. Интересно, если я начну расспрашивать ее маму, она нормально на это отреагирует?»

Подходя к воротам больницы, Тамара позвонила Аниной маме. Ольга Геннадьевна обещала встретить и провести ее к больной. Но сейчас ее телефон был отключён. Дурное предчувствие постепенно нарастало. После двадцати минут безуспешных попыток дозвониться, девушка была полностью уверена в том, что случилось что‑то плохое. Она решила попробовать прокрасться на территорию, что находилась под стражей седого охранника со стеклянно‑голубыми глазами, смотрящими немного в разные стороны. Его сторожка была похожа на маленький сказочный домик с двускатной крышей, цвет которой был таким же, как и его глаза – светло‑голубым. Охранник стоял, прислонившись к дверному косяку, и иногда перекидывался парой слов с проходящими. Речь его была невнятной, так что можно было подумать, что он по совместительству еще и клиент того же заведения, в котором работает. Вид его был отталкивающим, и Тамара, будучи всегда нерешительной, топталась на месте возле ворот в ожидании, что кто‑то другой подкинет ей возможность, проскочить внутрь. Ждать пришлось часа три.

Все то время, что девушка простояла, обивая порог, она разглядывала людей, ведь пострадавшие от теней чаще всего оказываются именно здесь. Отведя взгляд от пожилой женщины с трясущимися руками, Тамара заметила, что в дверях с охранником разговаривает высокий статный мужчина – брюнет. Ее больше удивило то, как седоволосый, почти дед в годах, смотрел на собеседника. Снизу вверх, не произнося ни слова, но с таким неподдельным восторгом, что, казалось, еще немного, и падет ниц. «Вот оно!». Уверенным шагом, не отрывая глаз от земли, Тамара прошла мимо сторожки. До самого здания больницы девушке казалось, что сейчас ее окрикнут или схватят за плечо, но проблем не возникло.

Требовалось найти двадцать седьмую палату, что в лабиринте узких коридоров было не так‑то и просто. Конечно, бродить здесь одной – мягко сказать, жутковато. Периодически с разных сторон раздавались крики и другой леденящий душу шум. Спросить кого‑либо Зоркая тоже боялась, вдруг начнут расспрашивать, что она здесь делает, и как ее пропустили. Так и блуждала Тамара коридорами, делая вид, что ее перемещения вполне запланированы. В очередной раз, поворачивая за угол, она внезапно наткнулась на мужчину. На того самого, с кем встретилась вчера возле тюльпанной клумбы, чей взгляд, казалось, оставил на ней ожог (или где‑то глубоко внутри). Будь это кто‑то другой, она влетела бы в него, возможно даже сбила с ног. Но к этому человеку нельзя прикасается. Почему? Она не знала. Ее тело среагировало быстрее, чем Зоркая вообще что‑то поняла. Не успев дотронуться до внезапного препятствия, Тамара отскочила назад, как будто налетела на невидимую стену, но, подвернув ногу, рухнула на покрытый линолеумом пол. Больно и стыдно стало как‑то одновременно. Потом стало гневно. Причина женского страдания издала какой‑то невнятный хмык и побежала дальше, бросив лишь рассеянный взгляд в ее сторону. Девушка очень хотела снять шлепанец и запустить им прямо в затылок обидчику, но даже сзади он внушал какой‑то трепет. К тому же ей надо найти Анину палату.

Боль в ноге потихоньку отпускала, и инцидент забылся. Тамара продолжила поиски. Минут через пятнадцать девушка услышала женский плач, в нем было столько горя, что он рвал сердце на куски. Живот скрутило от страха. «Здесь много палат и много людей. Это может быть кто угодно», – повторяла девушка, идя по коридору, приближаясь к комнате, откуда доносился звук. Дверь была приоткрыта, а на белом деревянном полотне как приговор висел номер двадцать семь.

***

Вернувшись с кладбища, Тодор на сто процентов был уверен, что в смерти Майи виновен красный зверь. Христоф всегда знал, что таких как он много: черные, красные, мифические белые.

«Ох, и твари эти красные звери». Тодор всегда испытывал к ним отвращение. Его порода использовала для существования человеческий грех. Черный зверь предлагает выбор, а кукла уже сама предает свою душу растлению: невинная ложь, лишний бокал вина, и, сама того не замечая, кукла уже летит в пропасть. Этот демон в некотором роде чертенок, что сидит на плече, и нашептывает, по какому пути следовать. При большом желании Тодор мог применить свой дар убеждения – управлять куклой как марионеткой, но лишь в том случае, если жертва в глубине души готова к такому поступку. Заставить человека сделать то, что претит его натуре, он не мог. Чаще же всего достаточно лишь связи, чтобы кукла из кожи вон лезла в желании угодить господину.

Красные звери другие: обладая даром проникать в сознание, разъедали душу через безумие. Не оставляя ни шанса, они не гнушались даже детьми, что лично для Христофа было под запретом. Но пути демонов редко пересекаются, а на охоте – никогда. Теперь он найдет и накажет врага, осмелившегося ступить на чужую территорию, накажет смертью. Конечно же, он сразу вспомнил алую куклу из больницы. Ну, каковы шансы, что в одном городе в одно время охотятся два зверя этой редкой породы? Он за всю свою жизнь сталкивался с такими всего лишь однажды. «Через эту девчонку можно будет вычислить кукловода, он однозначно караулит ее поблизости. Красные ведут души дольше чем мы, время еще есть. Хотя девушка та совсем плоха. У нее не больше года, это точно. Но лучше не откладывать и поговорить с ней как можно скорее». Так рассуждал Тодор, сидя в кресле в комнате с плотно зашторенными окнами, и не заметил, как рассветное солнце плавно перетекло в полуденное.

В больнице дело шло к обеду, и парк с тюльпанной клумбой пустовал. Чтобы узнать какую‑либо информацию о пациенте, необязательно ходить к главврачу. Обслуживающий персонал и знает больше, и рассказывает охотнее. Тодор умел выказать уважение к людям низшего звена, но также и умел выбрать того, кто больше всего подвержен его влиянию и очарованию. Зверь чуял слабость: пороки, дефекты, психопатии. Такие личности, не имея стержня, не в состоянии сопротивляться давлению, легче всего растекались в лучах его превосходства. Также и сейчас бедный охранник не понимал, как случилось, что идеальный человек с ним заговорил, и при этом совершенно не помнил, о чем именно они вели беседу. Христофу бы даже в голову не пришло наугад блуждать по больнице в поисках нужной палаты. Обладая бесконечным запасом времени, он научился не тратить его впустую. Метров за двадцать от нужной двери он услышал знакомый запах – запах мертвого тела. Тут же из палаты раздались рыдания. «О, о смерти сообщили родителям. Это случилось несколько минут назад». Эта мысль не имела никакого оттенка ни сочувствия, ни сожаления. Она промелькнула и сразу исчезла. На ее месте возникла другая, в сто раз важнее: «Три дня! Майя умерла за три дня безумия!» Как же он не обратил на это внимания! И сейчас. Он видел эту куклу только вчера – у нее в запасе оставалось три‑четыре месяца, может полгода. Но не сутки же! Заходить в палату уже не имело смысла. Тодор бросился искать по коридорам – красный должен быть где‑то рядом. Уже на выходе из отделения Христоф увидел фигуру, которая выбивалась из общей массы даже умалишённых. Бесформенная, красная в клетку рубашка длиной почти до середины бедра. Старые светло‑голубые джинсы, которым на вид не меньше десяти лет, снизу они были подвернуты, а заломы, протертые до дырок, волочились по асфальту. В довершение – черная панама и черные очки. Неторопливым шагом странный человек направлялся к выходу с территории.