Ничего, кроме личного. Роман
Чуть передохнув, он вновь споро принялся за дело. Не прошло и часа, как ровные, достаточно широкие дорожки были проложены – одна устремилась к крыльцу, две легли по сторонам, под окнами. Он перевёл дыхание, воткнул лопату в самый большой сугроб и начал отряхиваться.
Юля, вновь показавшись в дверях, принялась сбивчиво благодарить и, увидав, что он собирается уходить, жалобно вскричала:
– Заходите же… чай вскипел!
– Да спасибо, Юлечка, я не собирался вас от дел отвлекать…
– Нет, ну как же… Пожалуйста!
– Ну, хорошо – только одну чашку…
В прихожей она сказала:
– Вы раздевайтесь, руки мойте и вон туда проходите, а то я в столовой сегодня с рассадой вожусь, все поверхности заняты…
– Рассада, уже? – удивился он.
– Ну да, маргаритки, табак душистый, сальпиглоссис… ещё кое‑что. Ведь март как‑никак, пора…
Комната, где он оказался на сей раз, была довольно большой, светлой, окнами на три стороны: справа – на передний двор с плодами его трудов и дальше, через забор, на улицу, слева – на безмолвный сад, полностью занесённый снегом, и прямо – на видневшуюся поблизости, тоже над забором, серую крышу соседского дома. На эту сторону, помимо окон, в стене угадывался ещё один дверной проём, задрапированный какой‑то разноцветной, разрисованной занавесью, – стало быть, тут имелся выход наружу, ныне либо заложенный, либо крепко запертый до лета; видимо, туда примыкало (примыкает?) ещё одно крыльцо, машинально определил Савва.
А все простенки в комнате занимали книжные шкафы либо открытые стеллажи; в одном месте стояла даже древняя этажерка, из тех, которые, как ему казалось, давно исчезли из быта. На самом большом книжном шкафу (кажется, это и есть ореховое дерево?), почти под потолком, выстроился ряд неких фигурок, бюстиков, безделушек, чуть ли не пресловутых слоников из допотопной мещанской старины, такой ныне трогательной. При этом у одного из окон стоял письменный стол с компьютером. Да, не дачная какая‑то в этом доме чувствуется обстановка, а вполне городская, только слегка такая… старорежимная. Что ему как раз было по душе. И до чего просторно – прямо на большую семью, тоже из прежних каких‑то времён…
Савве хотелось подойти и рассмотреть всё поближе, в первую очередь, конечно, книжные корешки – но тут торопливо вошла Юля с чайным подносом и попросила помочь, кивнув на круглый столик возле дивана. Савва снял с него вазу с сухим букетом и учебник – по дендрологии, как значилось на обложке; Юля водрузила поднос на вязаную шаль с кистями, которой столик был накрыт, забрала у него книгу и вазу, куда‑то их пристроила, потом зачем‑то включила торшер, притаившийся в углу, но тут же и выключила… Наконец, сама присела у письменного стола, развернув вращающееся кресло в сторону него, Саввы, расположившегося на диване.
– Как там Лада, приезжает иногда? – спросил он, опуская в чашку кружок лимона.
– С того раза – нет, звонила только, – ответила Юля ровным голосом, глядя в пол. – Хотела выбраться, но Терентий приболел.
– Ну, а летом они что – живут тут?
– Да. Бывает, – с мая чуть не до октября. С небольшими перерывами. Особенно, если погода удачная…
– Погода дачная, удачная, – пробормотал он, привыкши рифмовать всё машинально. Отпил из чашки и, откинувшись на диванную спинку, сказал: – Юль, а давай уж на ты, что ли?..
– Давай, – согласилась она так же ровно и отстранённо.
– Ты хоть бы о себе что‑нибудь рассказала. Я, вон, вроде, свою биографию в тот раз изложил. А ты‑то у нас – откуда, прелестное дитя?
Она произнесла название городка, смутно ему знакомое.
– Это ведь наукоград, кажется? А он что – к Московской области относится, или…
– К Московской. Но – на самом краю, отсюда не близко.
– И как там сейчас, неужто вся наука остановилась?
– Почти вся. Кто уехал, кто сменил занятие…
– Грустно. А у тебя там что, родители?..
– Нет, умерли.
– Ох ты, соболезную. У меня – тоже, но ты‑то ещё юная совсем…
– Мне уже почти двадцать два, – сказала Юлия мрачно и чуть ли не с вызовом.
– С ума сойти, как много! – улыбнулся он. – Правда, я думал, что тебе не больше восемнадцати где‑то… А вот мне – мне летом двадцать восемь стукнет, не шутки.
– Я в универ наш после техникума поступила, – пояснила она, – так что в группе – самая старая.
– Звучит смешно: старая! Но, а вообще, – ты что, получается, совсем одна, или братья‑сёстры…
– Брат, – сказала она после паузы. – Только мы не общаемся.
И добавила твёрдо, без экивоков:
– Пьёт.
– Понятно, – сказал он с полагающимся сочувствием в голосе. И тоже добавил, тоже выдержав паузу: – Ну, мне пора. Дел полно. Спасибо за чай, в этом доме заваривать умеют!..
Поднимаясь, Савва повернул голову и только тогда обратил внимание на картину, висевшую над диваном: портрет седого, но крепкого человека с обветренным лицом и каким‑то молодым, весёлым взглядом, стоящего на фоне густых еловых веток, в дождевике и сапогах. В ногах сидела охотничья собака, кажется, лайка, не спускавшая с него глаз. Охотник? Вроде без ружья, так что, может, просто грибник, дачник… Неизвестно, что за художник живописал, скорее даже любитель, однако какую‑то личностную незаурядность передать ему вполне удалось.
– Это, должно быть, Ладин отец? Или дед?
– Дед, кажется, – рассеянно сказала Юля. – Или дядя…
Когда Савва ушёл, она постояла у окна, глядя на идеально расчищенную им дорожку – от крыльца до калитки. Снег, к счастью, прекратился; бог даст, не один день ещё можно будет любоваться этаким совершенством. Что ж, повезло!.. Но почему всякий раз, как лично с этим «алмазным британцем» пообщаешься, в душе поселяется какая‑то досада? Вот бы сейчас послушать снова эту песню, да записи нет…
В столовой заголосил брошенный мобильник. Соседка бесцеремонно вопрошала, кто такой сегодня к ней приходил и с какой целью. Пришлось терпеливо объяснять, потом выслушивать местные новости, скудные и совершенно пустые…
