Новый год с детективом

У Виктории от этих слов привычно замерло сердце, как всегда, когда кто‑то отмечал необычность ее сына, – от гордости и страха. К четырем годам Антон очень отличался от большинства своих сверстников. Безудержное, щенячье веселье и лукавое озорство временами сменялись не просто сосредоточенным любопытством, но и поиском ответов и нужной информации. Мальчик иногда бывал задумчивым и даже отрешенным. Когда Виктория читала ему книжки или они вместе смотрели кино, ее поражала его способность входить в сюжет, в вымышленные обстоятельства, переносить на себя выдуманные сложности. И, главное, у него была готовность сострадать, даже страдать со всем пылом своего нежного сердечка. Виктории нередко случалось допоздна сидеть рядом с сыном на его кроватке, успокаивать, утешать, развлекать, гладить взмокший от волнения лобик, целовать горячие ладошки. Она даже поехала с мальчиком к одному довольно известному психологу.

– У нас нет никаких особых проблем, отклонений, – сказала ему Виктория. – Просто в Антоне как будто живут разные дети. Веселый, коммуникабельный, доверчивый – и вдруг очень осторожный, со страхом то ли боли, то ли несчастья. Но у него не было ничего плохого в жизни. Он только из сказок и фильмов знает о чем‑то подобном. И эти периоды задумчивости, поиски ответов на серьезные вопросы… Иногда он хочет быть один. Мне даже приходила мысль о том, что это какой‑то след аутизма.

– Антон, разумеется, здоровый ребенок, – сказал профессор после часового общения. – Здоровый ребенок, из которого растет глубокий человек. А такие люди знают многое о боли и печали без собственного опыта. Это воображение и тонкая, подвижная психика. Что касается следа аутизма, то это расстройство как раз связано с дефицитом зеркальных нейронов в мозгу, что обрывает связь человека с другими людьми, возможность их понимания. Но в смысле ощущения собственной потерянности или страха перед открытым пространством в какой‑то степени мы все аутисты, если кожа слишком тонкая, а душа такая незащищенная, что страх боли острее самой боли. У мальчика прелестный характер, но сложности в общении с другими будут, вы и сами понимаете. Обращайтесь. Я всегда готов к сотрудничеству.

Одно дело – долгосрочный и смутный прогноз, и совсем другое, когда реальность врывается в устойчивый и защищенный порядок, как снаряд из вражеского орудия. К такому нельзя быть готовым.

В тот день Вика не пошла на работу. После завтрака они с Антоном отправились на прогулку. Был чудесный, ясный и нежный осенний день, раскрашенный в багрово‑золотистые тона. В большом дворе они почти никого не встретили, даже детей на игровой площадке. Так бывает после очередного объявления об ухудшении эпидемиологической ситуации. Вика с Антоном использовали эту прогулку в качестве очередной игры‑занятия. Сначала она смотрела на предметы, деревья, кусты, уцелевшие, самые стойкие цветы на газонах и называла их по‑английски. Антон переводил ее слова на русский. Затем наоборот. Иногда мальчик сознательно находил такие слова для перевода, которые по смыслу подходили, но звучали очень забавно. Он весело смеялся, а Вика с ненасытной влюбленностью ловила зеленые лучи его счастливых глаз, ласкала взглядом открытый розовый ротик, каждый зубик, за который отдала бы все, лишь бы никогда ничего не болело, лишь бы смех не сменялся стоном или плачем.

Одно место во дворе было у них любимым. Там жители подъезда поставили три деревянных домика для бездомной кошки, которая родила целый выводок котят. Кошка была очень приличная и бывшая домашняя, на улице она оказалась после смерти хозяйки. Ее детки, за которыми ухаживали сердобольные люди, были веселыми и пушистыми. Антон всегда брал из дома кусочки нарезанного сыра или пакетик кошачьего корма, чтобы положить в мисочки. Один котенок всегда мчался к нему первым. Самое смешное, что котенок был рыжим. Его так и назвали Рыжик. «Мы тезки», – смеялся Антон. Виктория понимала, что ребенок только из деликатности не просит ее пока взять Рыжика домой. Она про себя уже решила, что ближе к холодам они возьмут Рыжика, но оттягивала это событие. Большая ответственность, пусть пока поживет с мамой.

Кошачьи домики окружала низкая металлическая ограда с калиткой, а дальше, за большим газоном и широкой дорожкой, была парковка для машин жильцов. Обычно котята не выходили за ограду. Но в тот день калитку кто‑то забыл закрыть. Рыжик увидел Антона и полетел к нему, как оранжевый шарик с хвостом‑трубой. В это время один из водителей выезжал с парковки на своем джипе. Рыжик, ошалев от свободы, пролетел мимо Антона, не сумел остановиться. Мальчик увидел машину и бросился за котенком. Разъяренный водитель со страшными проклятьями выскочил из машины, занес ногу над котенком… Антон упал рядом, прикрыв Рыжка собой. Грубый ботинок ударил его в спину, отбросил в сторону, и Антон тонко вскрикнул. Виктория, как в страшном сне, увидела кровь на его виске. Рядом в траве валялись грабли, которыми дворники сгребали сухие листья…

Виктория бросилась на колени рядом с сыном, прижала к себе ребенка, чувствовала под губами вкус его крови, горела в аду… А какая‑то другая Виктория кричала и звала на помощь, звонила в «Скорую», в полицию, Сергею. Потом она обнаружила себя с ребенком в машине «Скорой», в больничном приемном покое, в палате… Через несколько часов усталый молодой врач доступно объяснил ей, как им повезло. Зубья грабель лишь скользнули по виску, не затронули глаз, только повредили сосуды возле уха, на щеке.

– Хорошо, что ребенок такой легкий и, почувствовав боль, сильно дернулся. Он сам себя спас, – сказал доктор. – Я зашил под местной анестезией. Отправляю вас домой, сейчас менее всего безопасно в больнице. Вот мои телефоны, приедете через десять дней, если все будет в порядке. Я сниму швы. Пока, Рыжик. Береги себя, ты теперь мужчина с боевым крещением и шрамами.

Они вернулись домой, Виктория на руках отнесла мальчика на его кровать. И они, кажется, впервые с той самой страшной минуты посмотрели друг на друга спокойно, прямо, внимательно. И обнялись, как после долгой разлуки, во время которой между ними гремели бои, лилась кровь и мчались машины, развозя жертв в чужие и холодные места.

– Как же я соскучилась, – шептала Вика в розовое ушко в золотых завитках. – Как мне было страшно. Ты очень испугался, Тони?

– Нет, – ответил малыш. – Я не боялся, но мне было очень плохо. Я думал, что умираю. И что ты можешь не найти меня там, в больнице.

– Мое ты счастье. Мы сейчас начнем все исправлять. Я закрою двери на все замки, задвину шторы. Ты немного полежишь в теплой ванне, потом я что‑то вкусное приготовлю, чтобы не нужно было особенно жевать. Молочно‑шоколадный кисель хочешь? Потом я тебе почитаю. Потом ты поспишь, а я у тебя полежу в ногах, чтобы не мешать разлечься как следует. Так мы точно друг друга не потеряем. И на работу я теперь не пойду. Пока ты совсем не поправишься.

– Хорошо, – серьезно сказал мальчик. – Давай закроемся и спрячемся. Ты только узнай, что с Рыжиком. Его не убил тот дядька?

Когда Антон уснул, Виктория сначала позвонила соседке и узнала, что Рыжик в порядке, лежит при мамке. Затем объяснила все своей редакторше. Та сразу вошла в положение:

– Конечно, сиди дома. Мне как раз надо доложить, что я половину людей отправила на дистанционку. Но учти, Вика, работать надо на полную катушку. Придумывай, как добывать материал, сама. И будь на связи. Скажу бухгалтерии, чтобы тебе раньше перевели зарплату, и еще немного добавим. Если что‑то очень будет нужно для ребенка: лекарства, какие‑то особые продукты, – тоже организуем.