О, мои несносные боссы!
Глава восьмая
МАКАР
Если однажды меня спросят о самом лучшем дне в моей жизни, я без промедлений отвечу: «День, когда мой папаша сдох».
У меня с ним были натянутые отношения, выражаясь очень деликатно.
Я не разделял любовь братьев к отцу. Не видел в нем опоры и уж точно не знал его любви. Но прекрасно помню лживую заботу, которую он с обожанием и мастерством демонстрировал на публику, появляясь где‑либо с нами.
До сих пор задаюсь вопросом: этот человек вообще любил кого‑то, кроме себя и денег?
Я, Рома и Феликс ничего для него не значили, но братья считают иначе. Наверное, я мог бы сказать им правду о том, какой монстр воспитывал нас. Тем не менее, не решался и вряд ли решусь. Это разобьет им сердца.
Я предпочитаю обходиться одной сломанной душой – собственной.
А судьба, похоже, не собирается упрощать мое существование, да? Подсовывает девчонку из прошлого, вытаскивая из глубин сознания паршивые воспоминания. Один образ тянет за собой другой, и так до бесконечности, пока в конечном итоге давно былое не затаскивает разум в мощную бурю.
Часто сравниваю свою голову с жилищем барахольщика, страдающего накопительством. Столько ненужного хлама, от которого по‑хорошему нужно избавляться, но я храню весь мусор, сдувая с него пылинки. Плохое, хорошее – все хламится в одной куче, поэтому я давно перестал разделять и отличать одно от другого.
Узнав, что Даниэла будет работать на нас, я взялся за сигарету. До этого не курил два года.
Нервишки взбунтовались, вынудив схватиться за отраву. Теперь бы оторваться от фильтра. В никотиновом тумане, которым пропитался мой кабинет, проще думать о Покровской и о том, какую дичь она вытворяла в школьные годы.
Про таких, как она говорят: «Ах, это же та самая главная школьная сучка!», которая скорее глотки всем вокруг перегрызет, но отстоит свою правоту и удержит корону на голове. Редкостная, но незабвенная дрянь, в которую я когда‑то по уши втрескался.
Рома и Феликс об этом по‑прежнему ни слухом ни духом. Я стыдился чувств к Даниэле.
Мне казалось, что я предавал своих братьев. Каждый раз, когда видел эту роковую красотку с роскошными шелковистыми локонами цвета горького шоколада и млел от того, как она взмахивала ими, как они пружинили при грациозной походке; каждый раз, когда смотрел в ее пронзительные васильковые глаза, глядевшие на меня в ответ с презрением и исступленностью.
Знойная красавица пленяла – да так, что век в слюнях топиться, рисуя образ девушки в воображении.
Черт, после выпуска из школы я ни на день не забывал Дану. Ненавидел и желал ее.
В то время как мои братья покрывали это имя проклятиями, я как придурок восхвалял ее голос, полный яда, и грезил о пухлых губах. Наверное, я родился чокнутым. Хотя по всем справкам психически здоров и уравновешен.
Дана пробуждала во мне какой‑то особый вид безумия.
Сейчас, вместо того, чтобы заниматься решением рабочих вопросов, я думаю, под каким предлогом затащить брюнетку в свое прокуренное логово.
Я же ее босс, в конце концов. Поводов – масса.
Фантазируй, Макар. Фантазируй.
По стационарному телефону связываюсь с Настей из приемной.
– Солнце, хочу булочек. Скажи Дане, чтобы сбегала до пекарни и купила мне парочку синнабонов.
В желудке как по команде заурчало. Представляю свежее тесто, покрытое волнами глазури и укутанное в аромат корицы, и быстро добавляю:
– Пусть бросает все дела. Если не управится за полчаса, я съем ее. Так и передай.
Едва завершаю вызов, дверь в мой кабинет распахивается.
– Что еще за: «Скажи Дане, чтобы сбегала до пекарни»?! – злится Покровская.
Я широко улыбаюсь. Слышала, значит?
– Что непонятного? Я хочу, чтобы ты купила для меня…
– Плевать, что ты хочешь, придурок, – она безапелляционно перебивает меня, насаживая на свой грубый и острый, как копье, комментарий. – Обращайся в таком пренебрежительном тоне с белобрысой великаншей, – она машет рукой в сторону двери позади себя, намекая на Настю. – Но не со мной. Я тебе не девочка на побегушках.
Я нагло прохожусь взглядом по телу Даны, задерживая внимание на соблазнительном декольте.
Дьявольски хороша.
– Обвиняешь меня в пренебрежительности, обзывая придурком? – за саркастичным смехом прячу возбуждение. – Кошечка моя, забыла, что ты здесь никто, и звать тебя никак? Побежишь как миленькая, даже на край света, если я того пожелаю. Я, – тычу на себя пальцем в грудь, – твой босс.
– Должно быть, гордишься собой сейчас, – она щурит красивые глаза, метая в меня сверкающие молнии из узких отверстий. – Что, мстить будешь? Думаешь, напугаешь?
В брюках становится тесно, и я бы с удовольствием сейчас поправил член, но не промышлять же подобным перед леди? Хотя Дана, скорее, гопница, очутившаяся в теле сногсшибательной красавицы. Итальянские корни проявляются не только в чарующей внешней экзотике, но и в пылком темпераменте. Усмирить эту кобылку – задача не из простых.
– Сегодня твой первый день, поэтому я закрою глаза на твою неблаговоспитанность, – со всем неприсущим мне великодушием и откровенным издевательством снисхожу до помилования. – Чушь про соблюдение субординации еще наслушаешься от Ромы, или Феликса. Я же скажу по‑простому. Запихни свое высокомерие поглубже в глотку и не смей перечить мне. Никогда, – проговариваю пониженным, рычащим голосом, стирая с лица малейший намек на веселье. Даночка больше не кривит губы в отвращении и гневе, удивленно округлив глаза. – Уяснила?
Я испытываю почти физическое удовлетворение от превосходства над Покровской. Поднимаюсь с кресла и подхожу к проглотившей язык девушке. Она пятится, а я корректирую траекторию ее отступления. Она прижимается попкой к краю моего стола и бормочет одними лишь губами: «Черт», понимая, что загнана в тупик.
Я кладу ладони близко к бедрам Даны по обеим сторонам, оставляя между нашими лицами неприлично мизерное пространство. Кисонька в растерянности, не смотрит мне в глаза, блуждая лихорадочно мечущимся взором по моему подбородку, скулам, но не поднимается выше. Она явно не ожидала от меня такой наглости.
Хочу поцеловать ее. Запихнуть свой язык ей в ротик и тщательно отполировать. Развернуть к себе спиной и нагнуть, чтобы пощупать задницу. Зуб даю, жопа у Даны упругая, и шлепки получатся звонкие, сочные, а следы на нежной оливковой коже – яркие и розовые.
Рискую поплатиться за это побитыми яйцами, но попробовать стоит.
Черт возьми, мне нечего терять.
Я поднимаю руку, собираясь провести костяшками пальцев по щеке Даниэлы, но внезапно меня ведет в сторону.
