Отдана Шерхану

Мне в камере все завидовали. Люди поняли, что за мной пришли – кто‑то внес залог или вроде того. Словом, меня забирали, хоть это и было похоже на сказку. После такой кошмарной ночи, после издевательств капитана. Я снова могла выйти на свободу.

Вот только радость была недолгой: когда меня выпустили из камеры, то все, что я получила – это телефон.

– Что? – спросила я.

– Тебе звонят.

Я приложила трубку к уху и услышала Богдана.

– Алло… Кристина?

– Богдан!

– Кристина.

– Богдан! Это ты! Богдан!

Я была вне себя от счастья слышать этот голос. Он нашел меня, он меня не бросил. Я так и знала, я так это и знала – Богдан отыскал меня и скоро вытащит отсюда.

– Кристина, как ты? Где ты сейчас? С тобою все хорошо?

– Богдан, умоляю, забери меня отсюда! Прошу тебя, молю! Они издевались надо мной, меня тут… – снова плакала я, – меня тут сильно обижают… Я хочу домой. Хочу к тебе. Приди и забери меня, прошу.

На том конце провода была заминка. Богдан прерывисто дышал в трубку, но не потому, что не хотел помочь, а потому, что попросту не мог.

– Послушай, малыш… У меня есть знакомый адвокат…

– Забери меня отсюда! – крикнула я истерично.

Сутки без сна и покоя, сутки без еды, постоянно на нервах как на иголках. Я превратилась в истеричку, я медленно сходила с ума. И ждать уже не могла.

– Хорошо‑хорошо, только успокойся. Хорошо?

– Нет, не хорошо!

– Не паникуй, я все улажу. Тебя вытащат, обещаю.

– Когда?! Когда он это сделает, твой адвокат?! Когда?!

– Я ему уже все рассказал, и он пообещал, что… – сказал Богдан, а потом вдруг запнулся.

– Пообещал что? Что он пообещал?

– Он обещал, что это займет не больше недели.

– Недели? – повторила я, и слезы стали монолитным комом в горле.

Как? Как такое может быть, что даже с помощью юриста мне придется провести в тюрьме не меньше недели?

– Кристина? Алло… Кристина…

– Да, Богдан. Я все еще здесь.

Сержант показывал на время, мне пора было идти. Нас этапировали – собирались отвезти в СИЗО. И звонок Богдана был моим последним шансом. Но, по‑видимому, зря я так радовалась – от судьбы мне не уйти. Если помощь и будет, то она будет запоздалой.

– Малыш, просто наберись терпения и подожди буквально пару дней. Мы подготовим ходатайство, и суд рассмотрит вариант залога. И тогда ты вернешься домой, мы снова будем вместе. Слышишь меня? – спросил Богдан с надеждой в голосе. – Ты ведь слышишь меня, да?

– Да, я тебя слышу, – ответила я хрипло. От меня ускользал последний лучик надежды, его прощание – как приговор.

– Я тебя люблю, малыш. Слышишь? Я тебя люблю.

– И я тебя…

Сержант забрал телефон и защелкнул браслеты, я опять была в наручниках и шла к остальным. Нас грузили в автобус с решетками на окнах. Назвать это свободой язык не повернется – просто новая камера, пусть и на колесах. За рулем – сержант, вдоль сидений расхаживал капитан. Он был очень зол и раздражителен. Но не просто потому, что ночь выдалась бессонной. Он чувствовал ожоги, и это его делало просто бешеным.

Впрочем, пострадала и я.

– Что с тобой? – заметила Кира, когда мы оказались по‑соседству. – У тебя губа разбита? На щеке ссадина… – повернула она мою голову, чтобы лучше рассмотреть следы недавней беседы. – Он что, бил тебя?

Катюша плакала – она очень устала, ей было жарко. Из еды – только грудное молоко, а у матери обезвоживание. Для ребенка это просто ад. Мне было ее очень жаль, но помочь не могла. Что я могу сделать для нее – для это бедной крохи?

– Так‑так‑так… – подошел к нам капитан. – Вижу, обезьянка распускает свои лапы?

При этих словах он ударил Киру по руке дубинкой.

– Тварь… – шипела она.

Но капитан только этого и ждал.

– Что, может, мне наручники тебе надеть, как остальным? Как ты будешь держать свою малютку на руках, если они будут у тебя за спиной, а? Ха‑ха‑ха… – Мы ехали по городу, а капитан лишь разминался в красноречии. – Когда ты выйдешь из этого автобуса, твою Катюшу заберут нормальные люди. Я уже про все договорился. Будет ждать машина, так что в изолятор ты пойдешь с пустыми руками. Налегке, так сказать, – оскалился он и вытер слюну, потекшую от азарта.

– Ты будешь гореть за это в аду, мразь, – чеканила Кира, хоть и понимала – это просто слова. Помешать им она не сможет, все уже предрешено. И это было грустно, до самых горьких слез.

Автобус повернул направо, нас слегка тряхнуло на лежачем полицейском. А капитан присел возле меня и начал гладить мою красную щеку.

– Сильно болит? Кристине бобо? – Я не смотрела на него – просто тупила взгляд в черный пол. Без капли эмоций – только ненависть и что‑то еще. Было похоже на желание убить. Такого со мной еще не было. – Сама ведь виновата. Могла уже сидеть у мамки под крылом – есть печеньки, пить тепленький какао. Тебе не говорили слушать старших, а?

– Господь тебя накажет… – шепнула я тихо.

А он только ухмыльнулся.

– Когда ты приедешь, тебе дадут одиночную камеру. Я об этом перетер. Чтобы нам с тобой не мешал никто… Когда я к тебе приду сегодня ночью. А я ведь приду. Я задержусь у них на день‑другой и буду тебя навещать. По несколько раз за сутки. Чтобы ты научилась себя вести со взрослым мужчиной.

– Капитан… – звал его сержант, сидящий за рулем.

Но капитан не спешил отвлекаться:

– Никто не будет слышать твоих криков. Никто.

– Капитан!

– А‑р‑р… да что ж такое‑то?! Должен сопли вам всем подтирать! «Капитан‑капитан‑капитан» – сколько уже можно?!

– Но капитан… – растерялся сержант.

И его лицо словно пылало тревогой. Это настораживало.