Отель «Калифорния». Двое на дороге

– Мой зять хуже татарина, он просто козел. Или я для него – козлица, одно из двух. В общем без разницы. Старшая точно такая же – из ночного клуба поедет хоть куда. Вот такая у меня жизнь. Папа умер, в Севастополь не езжу, сами знаете, как туда сейчас русской… Да и вообще я ни к чему не привязываюсь. Ну, почти ни к чему. Во всяком случае, не к месту жительства. Лишь бы было удобно ездить, где погулять и хорошие магазины поближе. В Севастополе жила и радовалась, теперь в Москве хорошо. Окажусь в другом месте – там станет точно так же. Только две вещи в жизни и люблю всерьез.

– Какие? – спросил Громов. – Солнце и небо?

– Нет. Музыку и море. То есть нет, в другом порядке. Море и музыку. Музыка всегда в руках. А море… Оно далеко и потому на первом. Море – мое все.

Она помолчала.

– Я без моря чахну. С мужем каждый год ездили на море. На любое, хоть на Балтийское, лишь бы берег, и волны, и чайки вдали, и пена у ног, и ветер, как эолова арфа…

– Понятно, – он вздохнул.

– Извините. Александр, я расчувствовалась. Вам неинтересно слушать мои рефлексии.

– Нет, Елена, интересно.

– Умный человек, а врете каждую секунду. А я вам поверю и буду рассказывать, как зимой в Москве снится море.

– А мне… Мне вообще ничего не снится, – признался Громов. – Ну то есть снится, конечно, иногда даже нечто хорошее. Но стоит проснуться – через полчаса ничего не помню. Ничего вообще.

– Вы счастливый человек, Александр, – сказала Елена. – Не видите снов или их не помните. Память – это страшное наказание, даже не за грехи, а просто так.

 

10

 

Тормоза скрипнули, машина остановилась.

Тихо играла магнитола, шумела печка, гудел выжимной подшипник, щелкали дворники за мокрым от тающего снега лобовым стеклом.

В салоне сильно пахло новыми Елениными колготками.

– Приехали? – с облегчением спросила она. – В самом деле, я тоже как‑то вдруг устала. А где гостиница?

– Сейчас увидим, – ответил он.

Открыв дверцу, Громов выбрался наружу и погрузился по щиколотку.

Пушистый и холодный на вид, снег лежал рыхлым слоем, слабо искрился под лучами фонарей: длинных белых, висящих над проезжей частью, и теплых шарообразных, выстроившихся вдоль тротуара.

Кругом звенела просторная пустота, подчеркнутая безлюдьем.

Сзади вздымался заснеженный откос высотой в несколько десятков метров, по нему поднималась широкая лестница, обозначенная такими же тусклыми бусинами. За кормой «Нексии» тянулись две глубоких борозды, впереди лежала нетронутая целина.

Дальше виднелся низкий парапет, правее стоял темный пьедестал с серым катером. Два широких винта, напоминающие четырехлистные лопухи, алели в свете ртутного прожектора.

А еще дальше простиралось сплошное снежное поле.

Оно было бескрайним, только у самого горизонта мерцали какие‑то земные огоньки.

– …И что тут?

Щелкнул замок, из‑за машины поднялась черная шубка.

– Смотрите сами, – сказал он. – Что видите?

– Не знаю… – Елена подняла голову. – Какая‑то лестница до небес. Гостиницы нет. Где мы?

– Не туда смотрите.

Он шагнул к ней, печатая первые следы, взял за плечи, повернул в обратную сторону.

– Что тут?

– Катер, – сказала она. – Однотрубный, очень старой конструкции, наверное, паровой. Как он тут оказался?

– А дальше что?

– Снег не знаю докуда, больше ничего. Где город, где гостиница?

– Вы мечтали о море, я вас к нему привез, – Громов усмехнулся. – Ну, почти к морю. Правда, пока мы ехали, оно слегка замерзло.

– Море не замерзает, – возразила Елена. – Оно соленое.

– Конечно. Потому что в нем селедка плавает… Балтийское замерзает, и еще как.

– Ничего оно не замерзает. Опять напридумывали. Что, я на Балтике не бывала?

– Бывали, должно быть, летом. Или в других местах. А я там жил зимой. Соли в Балтийском море почти нет, у берега замерзает везде. Знаете Маркизову Лужу?

– Нет, откуда… Я в Ленинграде никогда не была, не получилось как‑то, даже когда ехали в Финляндию через Петербург, перебрались на такси с вокзала на вокзал и города не увидели. А где эта ваша лужа? На Карельском перешейке?

– С другой стороны. В Мартышкино. Неподалеку от Петергофа, где фонтаны – ниже по карте. Там мелководье, замерзает на километры. Выходишь к берегу – снежные равнины и сухой камыш на ветру ш‑ш‑ш, ш‑ш‑ш…

В Елениных волосах посверкивал снег, который продолжал тихо падать.

Громов накинул ей на голову капюшон.

– Зачем шапку покупали? Чтобы лежала в машине, а вы мерзли? Какая вы все‑таки непослушная, Елена! Хотите превратиться в кошку с красным носом?

– Мне не холодно и мы вышли всего на минутку. Но что это на самом деле, не море ведь, и не поле?

– Я думаю, это Волга.

– Ничего себе какая она широкая!

– А вы что – никогда не видели Волгу?

– Представьте себе, Александр – никогда. В Казани бывала несколько раз, меня возили на машине, всю дорогу болтали, ничего не замечали. А она, оказывается, такая огромная… Как море, в самом деле.

– Это еще не самая огромная. Вот ниже, около Самары… Когда приходилось ездить в Москву на поезде – это что‑то. По мосту состав еле тянется и я не подходил к окну.

– А почему?

– Страшно. Кругом черная вода и вагон висит в воздухе. А я до ужаса боюсь воды, хоть рак по гороскопу… Вам смешно?

– Нет, не смешно. У каждого свои страхи. Я боюсь мышей.