Перемирие

Виктор открыл верхнее отделение стенного шкафчика для столовых приснащений, достал оттуда серебряный чайничек и три чашки из тонкой пекинской керамики. Пока Ренат с любопытством наблюдал за его действиями, а Лилия, чуть надув губы, сотый раз в задумчивости осматривала свой и без того идеальный маникюр, отец размеренными движениями расставил по столику чашки, окатил кипятком и выстелил, как положено, дно заварного чайничка ровно дюжиной гладких тихо шуршащих листьев чая. Снова засвистела скороварка.

Все это казалось каким‑то настолько нарочитым… незнакомый стоппер, вечерний чай в тесной кухоньке несущегося над Средиземным морем винтолета. Что может быть банальнее? Однако мысли у Лилии постепенно двинулись в нужном направлении. Терпкие, почти вишневого цвета капли забарабанили о донце чашки, мягкий аромат поплыл в воздухе.

– Вы любите такие тихие семейные вечера? – тихий вопрос Рената, казалось, прошелестел под мерное гудение роторов.

– Отчего нет. Большинство моих знакомых слишком суетны для того, чтобы наслаждаться спокойствием подобного единения. Но есть и такие, кто временами тешит мое самолюбие такими вот нарочно устроенными посиделками. А ты? Неужели я опять ошибся в стопперах?

– Можете считать, что да. Самому шумному и говорливому стопперу, если он не из примазавшихся к системе подражателей, сделавших из нашей жизни грубый профессиональный спорт, слишком часто приходится бывать одному. Одиночество пути учит любить и ценить банальные вещи.

– Страшно бывает? Ночью‑то.

– Бывает всякое. Хотя ночь‑день, не важно. Полуденное солнце пугает почище своры одичавших собак зимней балканской ночью. Особенно если ты почти всегда один.

Виктор поставил опустевшую чашку, медленно выдохнул, потом настороженно посмотрел на Рената, вспомнив, куда тот направлялся.

– Тебе случалось пешком путешествовать и по Сахаре?

– Приходилось. Но я не об этом. Двое моих товарищей сумели погибнуть среди белого дня в каких‑то пяти километрах от затопленного Амстердама. Стояло прохладное лето.

Виктор повел плечами, не зная, как ответить. Лилия видела, он не любил таких тем, вообще многие его коллеги предпочитали живописать в мыслях реальность вовсе не такой, какая она есть на самом деле. Для отца смерть, жестокость, человеческая трагедия были лишь отвлечёнными понятиями, уместными в схоластическом споре, но никак не в разговоре за столом.

– Бандиты встречаются и в самом сердце Мегаполиса.

– Неправда. Бандиты там были вовсе ни при чем.

И замолк. Этот парень вовсе не стремился никого переубеждать, и Лилии невольно почувствовался в этом некий налет снобизма. Да что вам тут объяснять, отъетым мамкиным интеллектуалам. Впрочем, кто его знает, может, он на самом деле так и не думал.

– Но ведь этот случай не отвратил тебя от выбранного пути? Ты все так же мотаешься по свету в поисках… объясни, чего‑то конкретного?

Ренат улыбнулся. Неожиданно открыто, по‑настоящему.

– О, я ищу, ни много, ни мало, свое истинное предназначение.

– И как, продвинулся?

– Не знаю, видимо, когда я это окончательно пойму, искать уже будет нечего. Единственно…

– Время поджимает? – Лилию словно черт дернул встрять. Увидев мгновенно погасшую улыбку, она поспешила прикусить язык.

– Да. Поджимает, – Ренат вновь надел свою непроницаемую маску самозащиты. – Вы даже себе представить не можете, насколько.

Виктор кашлянул, пожевав губами. Что‑то ему пришло только что в голову…

– Ты спрашивал, зачем нам в Африку. Впрочем, новости до стопперов доходят по полгода, я знаю. Там опять перемирие, на юг от Тетиса. Десяток миллионов голодающих ждут помощи. И она, конечно, им будет оказана. Меня назначили в комиссию председателем от Евросоюза. Остальные коллеги отправились туда правительственным авиалайнером, а я вот решил не рисковать (стингеры есть и у мусульман), отправиться своим ходом, – он помолчал секунду. – Я ответил на твой вопрос, и хочется его вернуть – а зачем тебе в Африку? Там в общем теперь не экскурсионный парк для случайных сафари.

Ренат в ответ быстро‑быстро пошевелил пальцами перед лицом. Жест выглядел насмешкой, но сам стоппер оставался серьезен.

– Хочется чуда? Страшной истории о том, как стопперы тайком пробираются на территории, охваченные смутой и вершат там свой неправедный суд над неверными? Не наигрались в детстве в казаков‑разбойников? – Ренат смотрел прямо, в упор разглядывая собеседника, будто под прицелом держал.

– Н‑нет, почему же…

– Так вот. Стопперы живут так, как им заблагорассудится. Переходят любую границу, ночуют там, где придется, и никогда не думают о завтрашнем дне. Я сражался в Сахаре. Ни за кого, за самого себя, за собственную жизнь. Мне отчаянно захотелось туда вернуться. И вот я в пути. Ничего особо любопытного, не находите?

Виктор стушевался. Который раз за эти пару часов он успел крупно ошибиться в человеке. Но отступать он еще не был готов.

– Так ты, значит, воевал… – ему удалось достаточно овладеть собой, чтобы изобразить на лице подобающее выражение навроде «а‑а, поня‑а‑атно…» Впрочем, ничего ему понятно не было. Не вязался у него образ потертого, но в общем‑то мирного, хоть и странноватого парня с той мясорубкой в Сахаре.

– «Война за воду» длилась ровно три недели, за это время от океана до океана успела воцариться полная анархия. За последующие полгода от голода и жажды только по официальным данным умерло более двадцати миллионов человек. Я оказался там в самый неподходящий момент, но у меня был автомат, вовремя прихваченный с трупа арабского солдата. У меня была всего одна фляга воды и три сухаря. Я смог выйти к побережью Красного моря. Выжил. Правда, это случилось еще до того, как в Сахару пришла Тетис. До великого потопа. И вот теперь хочу посмотреть, что сталось с одним памятным местечком. А заодно заглянуть в глаза тем, кто все это допустил… и кто только сейчас вспомнил об общечеловеческих ценностях.

– Если это укол в мой адрес…

– Какой там… – Ренат даже не попытался выслушать Виктора. – Я даже наперёд знаю, что вы скажете. Я хочу увидеть вас всех. Как коллективный разум. Тех, кто дал команду на детонацию ядерных фугасов. Приятной наружности дядечки, разные по национальности, но одинаково холеные и уверовавшие в свою непогрешимость. Защищенную антиэмиграционными барьерами и выкачанной заранее нефтью.

Выговаривалось это таким обыденным и спокойным тоном, что Виктор поспешил успокоить свой гнев. Ренат совершенно не собирался спорить, он просто констатировал свою точку зрения. На которую, впрочем, вполне имел право.