Перемирие

Мысли мои прервала отчаянно тренькнувшая струна рубаба. Моя младшая жена, Аалия, стройная, под стать своему имени, тонкая, как тростинка. Куда ей до местных пышнотелых красавиц. Единственную – выбирал сам. Остальных мне сосватал досточтимый наш отец, а потом и старший брат Джалиль, как водится, взял дела семьи в свои руки. Женщинами я никогда особо не увлекался, да и судьба моя тому не способствовала, разве что посвящу очередной стишок кареглазой Заидат, так ведь о чем и жалеть – жили мирно, в семье был строгий порядок, хозяйство содержалось в достойном потомственного наиба виде, три дочери и едва не умерший во младенчестве мой единственный наследник – все при мне. Но не хватало чего‑то. И вот, взял себе в жены младшую, четвертую, мою Аалию. Уже голова с проседью была, куда мне, старому вояке, а не утерпел.

Вот и сейчас, поглядел на нее, заплаканную, с намотанной на тонкую ладонь порванной струной рубаба, и словно заныло, напиталось соком в груди что‑то давно прокаленное насквозь, высушенное солнцем. О чем ты думаешь, Хасан, о чем ты думаешь…

Аллах Та’аля ведает, к каким вершинам я устремился, и если на то Его воля, смертным остаётся только уповать на милость Создателя. Я поднялся, отодвигая прочь письменные принадлежности. Брат узнает все от других. Узнает и поймет, он тоже помнит, с каким лицом отец отправлялся в свой последний хадж. В тех глазах было прощание. Я прощаться не буду, я надеюсь вернуться, я обещал это моему верному Али, а старым боевым товарищам просто так не дают обещаний.

– Мой господин, не ходите туда, не ходите, я молю вас, мой господин…

Мое сердце при этих ее словах словно пронзил кривой ржавый клинок. Но я смолчал, даже не обернулся на этот чуть сиплый от слез голос. Жаль, что я не притоворил за собой полог, если сюда вздумает явиться еще и старшая, Махаббат, будет столько вою…

Видит Всевышний, я не хотел этого.

– Мой господин, я не смогу без вас жить, я так ждала, что вы подарите мне ребенка, что я смогу нянчить его, вспоминая те далекие города, где вы будете сражаться со своими воинами… Остановитесь, я молю вас, мой господин, я не смогу без вас…

Я молчал, не отвечая ни звуком, ни жестом, даже позой своей стараясь не подать и намека на мои сомнения. Я должен выбросить из головы, иначе не справлюсь.

Короткий крик заставил меня обернуться. Обернуться, чтобы успеть поймать взглядом первую алую каплю, стекающую по рукояти кинжала. Иногда попавший в капкан зверь сам отгрызает себе лапу. Иногда лапа отмирает сама. Тогда умерла часть меня, большая, лучшая. То, что осталось от меня былого, было способно только служить, служить поставленной передо мной цели.

Хасан бен аль‑Кари, прозванный Абдульбари, Рабом Создателя, а после нареченный Сгинувшим Наибом, родился в тот миг, когда умерла моя Аалия.

 

О дорогие, цените беседу на этой лужайке –

Завтра ветерок унесет нас, как лепестки.

 

Верный Али остался сторожить привязанных у кустов саксаула королевских дромадеров, еще покусают друг друга, чего доброго, лечи их потом, трать ароматные бальзамы. В глубокой пустыне, где до ближайшего оазиса было не меньше четырех ночных переходов, даже небольшая ранка у этих благородных и невероятно выносливых животных могла привести наиба и его слугу к бесславной гибели. Впрочем, не о верблюдах беспокоился Хасан бен аль‑Кари, названный также Абдульбари, Рабом Создателя, боялся он, что дрогнет в последний миг его рука, ведавшая немало битв, призовет с собой доброго слугу… даже самые сильные из рода потомственных наибов Халифата пасовали перед жгучим страхом неведомого. Ему же, славному воину, но увы, не слишком сведущему в замыслах Аллаха Всевышнего и Всемогущего, суждено было испытать этот страх сполна. Бороться с искушением разделить свою ношу с тем, с кем он привык это делать в походах, было выше его сил. Было сказано, что только один из пришедших будет отмечен дланью Создателя. Только одному из сотни дано быть первым, ибо остальные только последуют за ним. Только Пророк Мухаммед, посланник Всевышнего, да благословит его Аллах и приветствует, явился миру носителем аль‑Гайб, сокровенного знания. И только один достойный покорит этот мир для пламени подлинного порядка, став воистину благословенным сыном Творца, мечом и кинжалом Истины!

Хасан бен аль‑Кари не мог позволить себе допустить ошибку, которой не существовало горше под этими сияющими небесами. Не мог он и заставить себя не трепетать на пороге неизведанного. Сколько часов тяжких дум на привалах, бессмысленного выслушивания шелудивых псов‑грамотеев… но ничего определенного, кроме открывшегося ему тайного места, где некогда пали в жадный песок первые капли праведной крови Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, где сам камень начал плакать сверкающим железом, веками источая Орудие Всевышнего.

Шагнув под сень укромной пещеры, Хасан бен аль‑Кари, Раб Создателя, был несказанно удивлен. Он был готов расслышать под этими сводами пение ясноглазых гурий, чьи вечно девственные тела извивались бы по стенам восхитительно‑манящими тенями. В крайнем случае, должен был раздаться гром, что покачнул бы само основание земли. Но ничего не было. Крошечная пыльная ниша в скале, невесть как не засыпанная песком до самого верха, она была пуста и безжизненна, как забытый склеп, последнее пристанище мертвеца, какие в ходу у многих врагов правоверных. А вот и череп, смотри, не истлел за долгие столетия. Наиб шагнул к нему, оглушенный набросившейся на него пустотой, протянул туда руку…

…когда под слежавшейся коркой удивительно плотной пыли показался гладкий металл, Хасан бен аль‑Кари чуть не выронил череп из дрогнувшей ладони. Человеческие глазницы были в точности воспроизведены неведомым мастером в гладких формах слитка великолепной стали, на взгляд бывалого воина куда как более прочной, нежели лучшая дамасская. Создатель, зачем ты искушаешь верного раба Твоего… невыносимо тянуло заглянуть в эти черные провалы, на дне которых виделись отсветы пылающих городов и храмов, что вот‑вот сровняют с землей… разве этого от нас ждет Создатель? Взгляни, Хасан бен аль‑Кари, на свою войну. Оглянись на павший пред тобой берег далекого Восточного Моря. Посчитай невинных и виноватых. Ты сделал это, не сходя с места. Душа твоя отныне пуста и безжизненна, ибо не гурий жаждал ты, но тяжкого боя. Ты его получил сполна, пусть не отнимая жизни у других. Возьми Слиток Боли Пророка. Неси эту ношу, ибо такова отныне твоя судьба.

Рассказывали, что Сгинувшего Наиба видели полсотни лет спустя на базаре в Дамаске, он бы черен волосом, но сед бородой, а на крик узнавшего его старого верного слуги Абдульбари так и не обернулся, на лице же его было навечно запечатлено нетерпение. Говорят, он до сих пор что‑то ищет…

Место же то тайное, как ни пытались люди потом отыскать, как ни выспрашивали у знатоков Священного Корана и Хадисов Пророка, все напрасно. Правильно говорят старики – пустыня течет, и оазисы наши, и города, и даже берега великих морей прошлого и будущего… все течет вместе с ней. Видать и вправду, может быть только один настоящий Раб Создателя на целом свете.