Перемирие

Впрочем… если не быть честным хотя бы с ними, то что уж говорить о самом себе.

– А как вы относитесь к любви?

– В смысле? – Лилия даже нахмурилась, вопросы Рената явно ставили ее в тупик.

– В прямом. Любовь. Такое возвышенное чувство. Вы тоже считаете, что любовь – досужий вымысел, оправдывавший в прошлые века, когда общество было страшно табуировано, обычное половое влечение? Или, быть может, механизмом ограничения женского эмпаурмента?

– Да вовсе нет! – девушка осеклась, из нее сейчас словно вытягивали что‑то такое… сокровенное.

– Хорошо, – Ренат поднялся из кресла, сделал два шага по узкому проходу, потом вернулся обратно. Его словно что‑то распирало изнутри, выплескиваясь порывистыми движениями, несвязными вопросами. – Хорошо! То есть вы не относитесь к числу беззаветных пессимистов, гнусящих по углам о несбыточных надеждах, что мир вокруг пропащ и бездарен. Вы знаете, Лилия, это самое страшное, что может быть в жизни – такое вот неверие в саму реальность. А ведь это мы с вами ее творим, ныне живущие, никто иной. Это правильно, это правильно….

Ренат настороженно коснулся кончиками горящих пальцев слитка черного металла, тут же отдернув руку, после чего уставился на него, словно всматриваясь в бездонное зеркало, которое отчего‑то не желало ничего отражать.

– Лилия, вы не пугайтесь, я вовсе не псих какой, как вы, должно быть, подумали. Просто на меня нахлынули воспоминания… хотите, расскажу какую‑нибудь занимательную историю из жизни?

Ну, так вот, в детстве наша семья жила в тихом квартале, где росло так огромное количество фруктовых деревьев, что красные черепичные крыши одноэтажных домиков утопали там по самые печные трубы.

Обычно в таких местах ребятня быстро разыскивает себе разные закоулки, где можно собраться, поиграть, пошуметь, подраться вволю. Вдали от глаз родителей маленькие волчата сбиваются в крепкую стаю, где все как один, где нет главных и все обиды рано или поздно лишь объединяют. Ребяческая пора длится бесконечно, и ты знаешь малейшие детали жизни товарища, а он может о тебе такое рассказать, что родителям сделалось бы дурно. Впрочем, проходит время, и все заканчивается, детская дружба недолговечна. Однако бывают на свете исключения.

Так получилось, что я был старше брата аж на целых пять лет – бесконечная пропасть времени, так что настоящими братьями для меня были двое ребят, живших через дом от нас. Весь квартал знал их под кличками Нас и Нет – те невероятно здорово наловчились играть в прятки – близнецы, они отнюдь не были похожи друг на друга, хотя и шлялись повсюду, как подобает настоящим близнецам, исключительно вдвоем.

Нас был приземистым крепышом‑задирой, у него была шапка густых жестких, как проволока, волос и яростный черный взгляд. Нет был его противоположностью – мягкий, тонкий, как тростинка, невозмутимости же его характера мог позавидовать камень. Втроем мы излазили все окрестности, не раз получали нагоняй за непозволительное поведение, но это нас не особо тревожило. Впрочем, одно из наших похождений мне почему‑то запомнилось.

В одном саду, очень старом, почти заброшенном, в кустах сирени был укрыт сарай. Обычное деревянное покосившееся от времени строение, хозяева туда не заглядывали, верно, уже лет десять. Собирались мы там не очень часто, и только по делам особой важности – на совет. Стоит ли упоминать, что остальных ребят мы туда вообще не пускали.

Сарай запирался на здоровенную щеколду, открыть которую стоило каждый раз усилий всех троих. Вы будете смеяться, но однажды мы умудрились сделать так, чтобы она за нами захлопнулась. Вначале мы не испугались – чего делов, посидим, поговорим, постучим чушками на «пятачке» в своё удовольствие, потом покричим хозяевам, ну, всыплют нам. Эка невидаль.

Так и поступили. Однако когда мы уже поняли, что надо бы по домам, темнеет, и принялись барабанить в стены сарая, никто к нам не вышел. Крики наши тоже пропали впустую – вокруг все так же царила вечерняя тишина и спокойствие. Просидев еще полчаса в сгущающемся мраке, мы ничего не придумали лучше, чем попытаться выбраться, минуя дверь, которая была нам явно не силам. Нет долго возился в самом темном углу сарая, после чего заявил, что тут есть небольшая щель, через которую он берется вылезти и позвать кого‑нибудь на подмогу. Нам ничего не оставалось, как согласиться с его предложением. Другого выбора у нас всё равно не было. И тут, когда Нет уже почти вылез, случилось непредвиденное. Ни с того ни с сего до нас донесся сначала его приглушенный стон, потом он стал сильнее, громче! Вот уже Нет кричит во всю глотку, так что сердце падает в пятки.

Нужно было видеть эту картину: Нас мечется по темному сараю, не зная, как помочь брату, уже и сам кричит, что есть мочи, будто пытаясь заглушить крики Нета… Я же – в жутком, непередаваемом оцепенении – стою, как истукан, не в силах продохнуть.

Уж не помню, как именно все разрешилось, наверное кто‑то нас вытащил оттуда. Потом Нет долго ходил с жуткими царапинами через всю спину – ободрался о доски – и не мог себе простить такого немужественного поведения. Ну, подумаешь, чего делов‑то, терпи! И все трое, кажется, на всю жизнь запомнили то ощущение безумия, невозможности ничего поделать… это нас навеки объединило, если хотите.

Лилия потрепала замолкшего Рената по руке.

– Что же, вы и правда так и не расстались, как думали в детстве?

– Отчего же… – Ренат спокойно вытерпел прикосновение, потом склонился над Лилией низко‑низко и заговорил почти шёпотом. – Не прошло и года, как их семья переехала, больше мы не виделись, хотя продолжали кое‑как поддерживать контакт. Мне впоследствии даже удалось раскопать их судьбу, которая оказалась весьма печальной. Нас отслужил в армии, сначала срочную, потом по контракту. Судьба его забросила почти туда же, куда и меня – в самое сердце Сахары, чевэкашником. Он погиб в первой же стычке с местным ополчением – говорят, он и пятеро его товарищей погибли, когда в их грузовик попала мина. Должно быть, он даже не успел сообразить, что случилось.

Нет стал историком, защитил кандидатскую, готовился к защите докторской, но однажды, когда он шел по улице, ему показалось, что один из прохожих как‑то подозрительно плотно одет для такой теплой погоды. Прохожий оказался смертником. Нет погиб, однако благодаря этому удалось избежать больших жертв – террорист направлялся прямиком в полный посетителей супермаркет…

Скажите, Лилия, хоть один из них умер счастливым? Нет, потому что они оба не достигли того, о чем мечтали. И вывод из всей этой истории простой – достигни своей цели, иначе никакие высокие оправдания не сделают проигравшего победителем.

Ренат сделал резкое движение, чиркая ладонью воздух. Хватит. Довольно.

Тепло кинулось в ладони, заплясало бритвенно‑острым пламенем меж растворяющихся в воздухе пальцев. Его безумная пляска отражалась в замерших зрачках Лилии, играла на ее лице, застывшем, как маска. Ренат быстро оглянулся, за дверью оставался Виктор, видеть же, что произойдет здесь, ему вовсе не стоило.

Движения его до предела ускорились, напоминая собой не движения смертного человека, но дикую пляску одержимого волхва, что не смог сдержать высвобожденные им дремлющие силы. Впрочем, нет, Ренат соляным столбом неподвижно навис над скорчившейся в кресле девушкой. Это сама реальность двинулась вдруг посолонь вокруг средоточия его воли.