Перемирие

Да, ты нуждаешься в таких, как она. Молодых, уверенных в себе, сильных, знающих, что в жизни каждого человека должна быть цель. Видеть Лилию такой – лишь его дар, знать бы, кому еще кроме нее на этой планете дано видеть сквозь время и сознание, тут и умереть от счастья недолго. Но и вид оголенных нервов совсем юной еще девочки, случайно попавшей ему в руки, казался прекраснейшим подарком в этой жизни, какой она могла преподнести своему злейшему врагу. Времени.

Итак, ты справишься. Впрочем, дитя мое, подождем, еще не решена твоя судьба.

Виктор вошел в кабину управления, как ни в чем не бывало оглядев обоих, вполне мирно о чем‑то беседующих, пожал плечами и объявил, что через полчаса они прибывают, и если кто хочет успеть выпить чашку латте, нужно поспешить. Не дожидаясь ответа, он выгнал Лилию из кресла первого пилота, включил громкую связь и принялся связываться с руководством местных сил самообороны. Потом он долго ловил ускользающий луч наведения, сто раз подтверждал свой бортовой номер, заходил на площадку… его захватила суета крупного военного аэропорта, когда же ротор с характерным чиханием остановился, в кабине осталась одна Лилия.

– А что, наш стоппер уже ушел?

– Да, – Лилия завозилась, – вот, он просил тебе передать записку.

Листок белой бумаги, сложенный пополам. До половины исписан как будто мелким бисером. Буквы летят, торопятся, почерк незнаком. Виктор уже привык к подобным шуткам. Бумагу придется сжечь, иначе он с ума сойдет, сотый раз пытаясь понять, что же за судьбу сулят ему бессмысленные слова.

Впрочем, на этот раз они были пугающе разумны. Настолько разумны – пожалеешь о том, что родился на свет. Значит, повстречались все‑таки вживую, если, конечно, этот полет не был плодом их сорвавшегося с катушек больного воображения.

«Теперь ты знаешь меня, Виктор Мажинэ, ты давно мечтал об этом, я знаю. Спасибо, что поверил моим заверениям, этот перелет действительно был безопасен. Извини за весь этот спектакль, давняя привычка. Да и тебе же легче.

Теперь мы нескоро увидимся, но я был крайне рад познакомиться с твоей Лилией, она возродила во мне веру в нынешнюю молодежь. Она по здравости суждений и по силе воли может дать тебе хорошую фору.

Не хотелось бы писать о грустном, впрочем, чего таить, чуть позже она может познакомиться с приятным молодым человеком, который по случаю ей расскажет, как на самом деле просто изменить этот мир. Он воочию покажет ей то, во что превратился «сувенир», что я подобрал в пустыне с твоей помощью… все это еще может случиться. Обещаю лишь одно – ни ей, ни ее потомкам не суждено мирно жить и сладко спать по ночам. Потому что выбора все равно нет, ни у меня, ни у вас всех.

Дождись моего сигнала, Виктор, дождись».

Подписи не было. Впрочем, Виктор вовсе не жаждал знать настоящего имени того, кто был его ночным кошмаром. Его самого и теперь, видимо, Лилии. Ничего с этим было нельзя поделать. Он пробовал.

Лилия недоуменно смотрела на отца, который, яростно скрежеща зубами, жег в пепельнице записку, оставленную Ренатом.

Винтолет тряхнуло – это подхватил машину тягач, нужно было срочно освободить площадку.

 

Вытоптанная лысая лужайка посреди трех засохших деревьев. Серая пыль прокаленной насквозь почвы. Щетина ломкой мертвой травы бросает колючую тень в самые глубины рассохшихся трещин. Из земли торчат обрубки искореженного металла, какие‑то бесформенные обломки бетонных конструкций, уже почти утонувших в глухой безжизненной серости. Кладбище всего живого, неподвижное царство разрушения, тлена. Раскаленная плоскость небытия.

Плотное тельце насекомого материализовалось здесь подобно призраку в чулане старого замка. В этой вызывающе‑яркой расцветке мундира, в силе изогнутых назад элегантных коленей, в изумруде фасеточных глаз было нечто невероятное, удивительное, невозможное в здешних глухих местах.

Кузнечик задумчиво пошевелил жвалами, повел усами в сторону издыхающей от зноя хилой травы, прыгнул. Новое место, новое время. То же самое. Сколько уже дней ты носишься вот так, невесть откуда взявшаяся живая, острая пружинка? Кто впустил тебя в этот опустошённый, заброшенный сад? Зачем дал тебе столько сил нестись вперед, но не дал достаточно разума увидеть ближайший путь к свободе?

Впрочем, ужели смерть – свобода в высшем понимании – действительно обзавелась конкурентом? Путь домой, в мир сочной травы и светлых рос… что должен чувствовать тот, кто пришел туда один, не найдя смысла жизни, не найдя друзей, не проведя с собой остальных таких же безвинных паломников… много ли лучше такой финал куда более тихого разрешения всех на свете проблем… кто знает? Разве тот, кто испытал на себе и то, и другое.

Вытоптанная лысая лужайка посреди трех засохших деревьев может стать сложнейшим лабиринтом для того, кто не устал искать. На ощупь, на слух, на голос. Идти. Бежать. Отчаянно прыгать в очередную бездну.

Пока хватит сил.

 

Зал совещаний представлял собой просторное овальной формы помещение, словно вжатое в землю тяжестью изогнутого потолка. Два ряда концентрически расположенных кресел были заполнены людьми, потеющими в своих дорогих костюмах: арабы в куфиях, европейцы с клипсами переводчиков в ушах, чернокожие обмедаленные генералы пропащих государств Центральной Африки – все чувствовали себя неуютно. Стояла давящая тишина, совершенно непредставимая в таком большом собрании. Референты и технический персонал попрятались кто куда, лорды и леди то и дело напряженно поднимали головы, всматривались в скачку ломаных линий росписи свода, словно пытаясь понять, почему для заседания было выбрано именно это странное место. Впрочем, буйство цветовых пятен молчало, только усиливая вызванную жарой головную боль – головы опускались, поспешно выпивался очередной стакан чуть прохладной минеральной воды, поправлялся галстук, пауза затягивалась. Когда под сводом потолка испуганной птицей заметался усиленный микрофонами голос Виктора Мажинэ, все, казалось, вздохнули с облегчением. Впрочем, Виктору легче от этого не было.

– Дамы и господа, за двадцатое столетие человечество, как ни плохо это звучит, успело привыкнуть к гуманитарным катастрофам мирового масштаба. Имеем ли мы шанс оборвать эту череду трагедий в веке двадцать первом? Имеем ли мы мандат действовать максимально эффективно ради мира во всем мире? Имеем ли мы право не жертвовать сиюминутными выгодами во имя благоденствия будущих поколений? Вот те вопросы, на которые мне хотелось бы сегодня ответить.

Виктор проговаривал написанную заранее речь, но, увы, никак не мог на ней сосредоточиться. Ему казалось, что это незримый кукловод двигает его губами, управляет его жестами, смотрит за него сотней глаз… Истинный смысл сказанного должен был усвоить лишь один человек на Земле. Виктор говорил, говорил и не мог остановиться.

Ты поставил меня здесь, ты хочешь от меня служения. Ты истинно мне сказал это во время того полета. Я постараюсь. У меня нет выбора. Но предоставь этот выбор хотя бы моей Лилии!

Ромул тяжким взглядом царапал почти неразличимое отсюда марево горизонта, где серое полотно небосвода сливалось с безразличным саргассовым болотом наступающего Тетиса.