Перемирие
Они попрощались, дверь захлопнулась, скрипучая кабинка лифта поехала вниз, тихими щелчками отсчитывая этажи. Он, наконец, понял, что же было странно в поведении Сереги.
Тот все это время был мертвецки пьян.
VII
Его шаги гулко раздавались на лестничной площадке старого дома, перила жалобно скрипели, не в силах вынести тяжесть ладони.
«Зачем, скажи, ты сюда пришел, кто тебя здесь ждет?»
Но ответа на эти вопросы не было, сколько ни размышляй. Ноги не первый раз сами несли, как не послушаться своего собственного тела? Перемирие не желало оставлять его в покое, продолжало терзать его и так уж натруженную душу. Что делать тому, кто не знает, зачем он вообще здесь находится. Уход в перемирие – не волевое решение, не заранее обдуманный шаг, но данность, с которой тривиально приходится мириться. Он не мог подозревать, что его ждет в родном миру. Серегины слова не шли из головы, уж он‑то был человеком, знавшим его как облупленного, так почему же?
Недовольство происходящим мучило его все больше и больше. То, что происходило вокруг его персоны, в бою называлось ясно и просто – предательство. Как это назвать в ставшем ему совершенно чужим миру, он пока не знал.
Ирина стояла на пороге и натянуто улыбалась.
– Милый, куда же ты ушел? Все тебе так обрадовались, и вот, в самый неподходящий момент ты уходишь, даже никому не сообщив. В глупое же положение ты меня поставил.
Дружеский журящий тон. Или какое‑то его подобие.
– Я был у Сереги – ты должна его помнить.
Он был готов поклясться, что ее улыбка в этот момент слегка дрогнула.
– А, тот твой давний приятель, вы еще учились вместе.
Тут его всего передернуло.
– Прекрати улыбаться. Сейчас же прекрати!
Улыбка не погасла, а только приобрела неуловимый материнский оттенок, и голос, таким голосом увещевать заигравшихся в солдатики маленьких детей.
– Что ты такое говоришь, милый, ты не устал? Плохо выглядишь… Верно ты сделал, что оттуда ушел, замучили тебя, только с дороги, намаявшегося… завтра никуда не пойдем, будем дома фотографии смотреть, помнишь, ты хотел?
Он тихо застонал, натыкаясь на эту непробиваемую стену. Он всего ожидал, но чтоб такого?!! Ирина все щебетала вокруг него, помогая снять плащ, закрывая за ним дверь, осторожно подталкивая дальше, на кухню… Он почувствовал, что постепенно съеживается, закрывает сознанию путь к… к чему, он понять не смог.
Внезапный порыв швырнул его тело назад, а когда в голове немного прояснилось, он увидел, что его кулаки вцепились в тонкую ткань платья Ирины, так что та начала трещать.
– Замолчи!
Она подчинилась, не пытаясь даже вырваться. Ее и без того маленькая фигурка казалась совершенно крошечной в его руках. Но не беспомощной. Почему‑то оставалось ощущение, что сила на ее стороне, он никак не мог сломить эту силу.
– Ирина, черт тебя побери, как до тебя докричаться?!! Ты же меня не слышишь, не притворяйся!
Она молчала, спокойно и ласково глядя ему прямо в глаза.
– Ты же любила меня, ведь когда‑то это было настоящей любовью. Не этим фарсом. За что ты меня так ненавидишь, что способна делать настолько больно? Эта вся фальшивая ласка, этот театр одного актера и идиота‑зрителя… почему это происходит? И главное, зачем? Просто ради прежних воспоминаний… не верю. Из‑за страха – нет! Не молчи, скажи хоть что‑нибудь, почему ты молчишь?!!
Он чувствовал, отчетливо чувствовал дикий стук сердца за этой непробиваемой броней, но как до него добраться?
Невероятная ярость проснулась в его душе, ломая все устои, круша весь тот налет разума над подсознанием бойца, что еще оставался у него под черепом.
Он слегка напряг мышцы рук, разрывая тонкую ткань, даря страдание плоти, что под ней скрывалась. Он сделает, наконец, так, что она раскроется, выйдет из‑под скорлупы!
Он избавил ее тело от последней тряпки, нарочно доставляя боль. Его мутило от всего происходящего, но рефлексы делали свое дело. Он навалился на нее всем весом, теряя последний контроль над собой, проваливаясь в захлестнувшую его бездну.
На гладкой атласной коже Ирины отчетливо проступали кровоизлияния от его пальцев, она едва могла дышать, прижатая к полу его тяжелым телом, в ребра впилось что‑то твердое, валявшееся на полу. И ничего. Все это напрасно, но ярость уже требовала своего. Он не любил, он просто брал ее, только так это и называется. Не заботясь о причиняемой боли, не думая ни о чем, он грубо пользовался ее телом. Но все время продолжал смотреть прямо в глаза.
Только. В глаза.
Когда все кончилось, он едва осознавал происходящее. Пол и потолок качались из стороны в сторону, делая картину развернувшегося акта этого странного спектакля чем‑то настолько диким, что он тут же попытался встать, лишь бы быть подальше от нее.
Она не двигалась, даже не попыталась сдвинуть разведенные бедра или чем‑то прикрыться, как обычно это делала. Она просто смотрела. А на ее губах была все та же дежурная улыбка.
– Что же ты, милый, не сказал мне, что любишь, чтобы это было вот так? Я бы всяких игрушек прикупила, мы бы с тобой такое вытворяли…
Это был удар, который не выдержать даже ему. Он застонал, громко, в голос, как зверь раненый, как воет в ночи тревожная сирена, пережившая тех, кто ее устанавливал. Он схватился за голову, словно пытаясь не дать мозгам выплеснуться наружу. Да, только теперь он понял, на ком женился Серега. А потом они разошлись, когда она избавилась…
Ноги сами куда‑то помчались, не давая оглянуться, не разрешая поднять головы. Латы вставали на места с радостным шипением, мгновенно вливаясь в его движения, делая их легкими и стремительными.
А он и не подозревал, насколько соскучился по своей броне, по этому незаметному товарищу, что всегда рядом, и покинуть тебя до самого твоего конца ему не дано. Двери распахивались перед ним, ступеньки старой лестницы жалобно скрипели, страдая от необходимости нести такую тяжесть, но он не обращал на постороннее никакого внимания, его теперь волновала только одна цель.
Он не знал, где это место, как оно выглядит, но какое‑то потустороннее чутье подсказывало, что никогда он не сможет потерять направление. Ни‑ког‑да.
Каменный заборчик оканчивался огромными воротами, запертыми на тоже немаленький старый замок. Такие амбарными называют.
Перелезть через забор стоило нескольких усилий, а правила… плевать ему на все правила с высокой колокольни.
