Пламенная пляска

Голодать им не приходилось – всякий цыган считал честью угостить барона. Часть добытого всегда доставалась Зуралу, а он, в свою очередь, передавал продукты девкам и велел готовить. Вот и теперь Чарген суетилась, помогая отваривать пшеничную кашу. Да и со свадебного пира многое осталось – вся еда лежала на коврах. Что–то, правда, уже растащили.

Свадьба… Чарген бросила взгляд на простыню с червонным пятном в серединке и грустно улыбнулась. Шувани не обманула её – старая Рада сдержала своё обещание: девочка сохранила невинность, а таборные остались довольными. Мужнина жена, тьфу. Чарген одёрнула себя и вовремя повязала платок, пряча волосы. Неужели так и проживёт – в суете, в куче дел да без ласки?

Она прикусила губу и осмотрелась. Мирчи рядом не было. Наверное, пропадал в деревне. Сердце нашёптывало дурное, но Чарген не слушала. Если возьмёт и побежит на поиски, то по табору поползут слухи, и на другой день можно будет собирать котомку и ехать, куда глядят глаза.

Ждать долго не пришлось. Мирча объявился с двумя кобылицами, довольный, потный, уставший. Чарген, закончив готовить ужин, решила проведать Золотка. Рыжий конь стоял неподалёку от шатра. Все знали, что то был подарок. Некоторые цыгане даже присвистывали от зависти, говоря, что за такого красавца можно было получить целый мешок серебра. Чарген улыбалась, чувствуя радость и гордость. Ну стал бы Мирча дарить ей жеребца, если бы ничего, совсем ничегошеньки, не ощущал?

– Хорошо кормишь? – он прищурился и взглянул на коня.

– Да, морэ, – ответила Чарген.

Мирча усмехнулся и хотел было пойти дальше, но она ухватила его за край рубахи и, покраснев, тут же опустила глаза. Цыган удивлённо уставился на Чарген. Что ж, или пан, или пропал.

– Возьми меня с собой в следующий раз, – пролепетала она едва слышно. – Не хочу в таборе сидеть.

Мирча выпучил глаза от удивления, но вовремя взял себя в руки.

– Не выдумывай, девка, – хмуро отмахнулся он. – Не хочешь сидеть в таборе – ступай в деревню да погадай кому.

Чарген проводила его взглядом, полным тоски. Кажется, ещё миг – и она вцепилась бы в него с гортанным криком, а потом упала в ноги и заплакала. Ради Мирчи ведь встала с постели, ради него, клятого, не покончила с собой раньше срока и пережила свадьбу. Но он, конечно же, ничего не подозревал. Какое дело сыну барона до бывшей невольницы, а теперь уже мачехи?

Остаток вечера прошёл как в тумане. Чарген бегала с самоваром наперевес, следила за костром, подбрасывала веток. Когда же цыганки начали отплясывать и голосить, распевая что–то весёлое, она ушла в шатёр и пролежала в постели до тех пор, пока не заснула. Муж её тревожить не стал. Видимо, Зурал о чём–то догадывался, но ничего не говорил вслух, да и Чарген не давала повода для сплетен – всё время ведь находилась при муже и при людях.

2.

Тонкое тело невольницы вилось перед ним змейкой. Мирча тряхнул головой, прогоняя наваждение. Что–то странное сталось с его сердцем после отцовской свадьбы, как будто оно, окаянное, перестало слушаться своего хозяина. Иного объяснения у Мирчи не было. Перед глазами вечно мельтешила маленькая Чарген, которую хотелось притянуть к себе и поцеловать.

Да разве ж она была красивой или богатой? Мирча топнул ногой от досады. Нашёл на кого засматриваться – бывшая невольница, отцовская жена! Не пара ему эта девка, совсем не пара. Но разве ж сердцу прикажешь?

Как его угораздило, Мирча и сам не понимал. Он видел Чарген всего пару раз – и никогда не находил её красивой. Да, ему приходилось знавать цыганок получше, пофигуристее. Чарген с ними и рядом не стояла. И всё же, и всё же…

Мирча горько усмехнулся. Отец ему такого не простит. Если взять девку и сбежать с ней из табора, а через несколько лет вернуться с выводком детей на руках, как делали многие, то… То Зурал не примет его. Подобное можно было простить простому цыгану, но только не сыну баро. На него возлагали хоть какие–то надежды. Мирча, несмотря на свой буйный нрав, был славным конокрадом и мог увести любую кобылицу из–под носа гаджо.

В табор он вернулся поздно, когда уже вечерело. Поначалу он слонялся по перелеску, думая, что делать: кидаться в холодную воду, нестись со всех ног в табор и забирать Чарген или… Нет, он ведь не девка, переживёт! Мирча тряхнул головой, улыбнулся и зашагал прямиком в деревню. Он уже давно приметил там двух годных кобылиц, которых можно было отвести на городскую ярмарку и выменять, получив немало серебряшук и медяков.

Так и поступил. Поневоле Мирча сразу начал искать Чарген. Та вертелась среди цыганок, выделяясь так, как выделяется соколий птенец среди ворон. Ну разве место ей, такой живой и сияющей, в таборе?! Хоть сейчас бери и волоки в город, чтоб зажила по–человечески, а не губила молодость среди дорожной пыли и грязи. Наконец, Чарген отошла к Золотку. К удивлению Мирчи, про коня девка не забывала – вовремя кормила, меняла вёдра с водой, убирала и ещё умудрялась расчёсывать густую медную гриву.

– Хорошо кормишь? – он прищурился и сверху вниз взглянул на Чарген. Та зарделась – мигом покраснела и опустила голову, выжав из себя тихое:

– Да, морэ.

Мирче приходилось знавать женщин. Потому, наверное, он сразу понял: если девка смущается, значит, цыган ей нравится. Эта мысль заставила его усмехнуться. Что ж, придётся всё же подумать о побеге. Мирча развернулся и хотел было пойти дальше, но Чарген вцепилась в край рубахи, набравшись решительности на какой–то миг. Он с удивлением посмотрел на девку. Что, прям здесь, при всём таборе, признается и свалится в ноги? Только этого не хватало!

– Возьми меня с собой в следующий раз, – прошептала Чарген. – Не хочу в таборе сидеть.

Ну чайори, ну удумала! Дэвлалэ, да что ж это делается?! Чтобы девки таскались по лошадиным рядам и торговали на пару с цыганами?! Да он скорее ноги себе откусит, чем позволит девице волочиться следом и позорить его, вызывая смех среди цыган и прочего люда. У Мирчи аж глаза полезли на лоб, но он вовремя спохватился. Не хватало ещё, чтобы про них с Чарген сплетни начали гулять. Таборным ведь только повод дай – и всё, будут чесать языками и перемывать косточки целый семиднев.

– Не выдумывай, девка, – процедил Мирча сквозь зубы. – Не хочешь сидеть в таборе – ступай в деревню да погадай кому.

О, если бы они были наедине! Тогда бы цыган запел по–другому, но не мог же Мирча при всех сказать правду, мол, запала ты мне в душу, отцовская жена, давай сбежим как–нибудь и будем жить–поживать, несмотря на то, что я у отца единственный сын и табор без меня пропасть может.

За спиной послышались всхлипы. Мирча сжал руки в кулаки как можно сильнее и пошёл дальше. Пусть ревёт, ему до бабья дела нет и не должно быть. От досады он пнул валявшийся на дороге камень и побрёл к лошадям. Вот уж единственная отрада. Ржание коней, запахи овса, пота и пыли успокаивали буйную голову. Наверное, благодаря лошадям Мирча и держал себя в руках. Он погладил своего любимого вороного по голове, затем запрыгнул и вскричал:

– Но!

Конь слушался его безо всяких поводьев. Вороной понёс Мирчу прямиком сквозь перелесок, перепрыгивая поваленные деревья и колючие кустарники. Ветер бил со всех сторон, и от этого становилось так легко и радостно, что цыган поневоле захохотал. Да, пусть хлещет ещё сильнее, волна за волной, пусть его тело чувствует волю–вольную!