Правила коротких свиданий

Я протянула руку к прикроватной тумбочке, нашарила его, нажала на экран. Сообщение от Адама, состоящее из смайликов. Или из эмодзи, как там еще эти значки называют?.. Словом, послания Адама состояли из символов. Подобными символами обменивались люди, жившие в те времена, когда письменность еще не изобрели. Ну что ж, надо признать, человечество возвращается к своим истокам (тут, после этой фразы, следует поставить улыбающийся смайлик).

Я уже научилась расшифровывать пиктограммы Адама, да ничего сложного в них и не таилось. Они были в основном двух видов: когда Адам информировал меня о своем прибытии и когда он делился со мной своим настроением. Или не настроением, а это были послания ни о чем, в которых встречались то солнышко, то зонтик, то опять какие‑то зверюшки или механизмы. Я в тот раздел его сообщений даже не углублялась, и без того было понятно: вот Адам радуется, вот – грустит. Или это вовсе не про эмоции, а о погоде он мне пишет? Ну, неважно.

Сообщения Адама первого вида являлись более информативными. Как, например, это, сегодняшнее: цыпленок, автомобиль, электронные часы, показывающие девять ноль‑ноль. С новой строки – спидометр, молния, знак десять в красном круге и слово «как» с вопросительным знаком.

Все ж понятно.

Цыпленок – это обращение ко мне. Я и есть цыпленок, вернее Птен – так называл меня Адам. «Птен, – докладывал мне сейчас Адам с помощью смайликов‑эмодзи. – Смогу приехать к девяти. Времени у меня очень мало, не больше десяти минут, придется все сделать быстро‑быстро. Как, приезжать сейчас к тебе или нет?»

Я задумалась. Прислушалась к себе. Ничего во мне не откликнулось, не отозвалось на этот вопрос. Фоном шло лишь ощущение раздражения, досады. И вот как с таким настроением соглашаться на свидание?

Адам мне не нравился, хотя присутствовал в моей жизни довольно давно, он время от времени заваливался ко мне с короткими визитами. Это были гостевые отношения ни о чем… да это даже не гостевые отношения, а что‑то совсем примитивное и убогое, чего, наверное, надо стыдиться и скрывать от окружающих.

Хмурясь, я смотрела на экран. Адам находился в Сети, он явно ждал моего ответа. Я нажала на картинку в виде поднятого большого пальца.

Тем самым соглашаясь на условия Адама. Я подтвердила, что жду его. Он может приехать, у нас с ним целых десять минут на свидание, какая, однако, роскошь – целых десять минут… (тут опять надо поставить улыбающийся смайлик).

Мне ничего не хотелось уже – ни есть, ни пить, ни лезть в интернет за общением. Я смогла только умыться, причесываться вообще не стала, потому что это та еще морока.

Накинув на себя плед, я вышла на балкон.

Солнце и холод. Листва еще не осыпалась, в кронах деревьев мелькало много зеленых оттенков, но осень чувствовалась уже везде и во всем. Пахло тоже осенью, а этот белый бесстрастный свет, льющийся с неба, навевал ощущение безнадежности… и холодно, холодно. Градусов десять сейчас от силы?

На меня совсем тоска напала. Я даже пожалела, что согласилась на визит Адама. Может, позвонить ему сейчас, отменить все? Или нет, пусть мне будет еще хуже, совсем плохо – может, хоть тогда я решусь на какие‑то перемены в своей жизни?

Десять минут на то, чтобы заняться любовью, это очень мало. Ни полноценной прелюдии, ни каких‑то особых нежностей, ничего. Это унизительно, и унизительно для меня в первую очередь, потому что это мне ставят подобные условия.

Но. Но… У Адама совсем нет времени. Он может вырваться совсем ненадолго, максимум на час. Иногда и вовсе вот такой цейтнот, когда у Адама лишь десять минут в запасе. Это не его прихоть, не его пренебрежение мною – это его жизнь.

Не Адам меня унижает, к нему никаких претензий вообще, это я унижаюсь, соглашаясь на жалкие десять минут. (Даже не на одиннадцать, если вспомнить одного современного классика, которого я не понимаю, кстати, ибо не мой это писатель, совсем не мой.)

Но почему же я согласилась на эти десять минут? А потому, что ко всему можно приспособиться. Даже больше того, когда мало времени, то сам «процесс» происходит как‑то… проще и легче, что ли? И удовольствие во время этих экспресс‑свиданий я получаю всегда и стабильно, потому что никаких лишних мыслей у меня не успевает возникнуть. Ничего не отвлекает меня, когда цель – одна.

Вот и сейчас, когда я подумала о том, ради чего я терплю Адама, то невольно стиснула в пальцах края пледа… В предчувствии того, что меня ждало. На миг мне даже показалось, что солнце не бесстрастно‑белое, осеннее, а оно по‑летнему обжигает мне губы и кожу на груди, тот маленький островок под ключицами, что я не прикрыла шерстяной тканью. Да, я раздражена, меня переполняет досада, мне не до Адама, но только его визит поможет улучшить мое настроение. Это надо признать и смириться.

…Из‑за дальнего угла дома вырулил во двор большой черный пикап, остановился напротив моего подъезда. Адам? У мужчины, вышедшего из пикапа, довольно длинные темные волосы, широкие плечи, основательная такая походка, когда каблуки у обуви словно впечатываются в асфальт… Да, это он, Адам, вышел из машины. Он, он. Тот, кого я ждала. Но, похоже, Адам приехал не один, еще кто‑то сидел рядом с водительским местом (было видно силуэт), этот человек так и остался в машине.

А Адам тем временем зашагал прямо к подъезду.

Я вернулась в комнату, бросила плед на стул, подбежала к домофону. Раздалась мелодичная трель, прямо мне в ухо. Я сорвала трубку:

– Да?

– Это я, – прозвучал голос Адама – низкий, глухой, какой‑то горловой, резкий, неприятный. Когда Адам громко произносил что‑то на публике, то обычно на него все оборачивались.

Я нажала на кнопку, открывая дверь внизу.

Через пару минут Адам уже перешагнул порог моей квартиры.

– Птен, привет, – сказал он, нависая надо мной – его метр девяносто пять против моих метра шестидесяти. Хотел обнять, но я оттолкнула его:

– А руки? – Я указала на пачку влажных салфеток, лежавших на полке под зеркалом.

Адам фыркнул, вытянул салфетку из пачки, тщательно вытер ею руки, смятый ком бросил в корзину для мусора, что стояла тут же.

Потом опустился на неширокую скамейку – с кованым основанием, тяжелую и прочную, притянул меня, усадил к себе на колени, развел в стороны полы моей длинной рубашки и издал что‑то вроде стона сквозь стиснутые зубы.

…У Адама были ужасные руки. Грубые, жесткие, шершавые, которые всегда царапали мою кожу. Пальцы и ладони Адама – сизые, с въевшимся в углубления папиллярных узоров металлом. Эти темные разводы не отмыть, я давно поняла, я уже смирилась.

Руки кузнеца. Да, у Адама – именно эта, редкая нынче, профессия… Почти все его родные по мужской линии являлись кузнецами – он, его отец и его сводный брат Виктор. Семейный бизнес. Бизнес, который занимал все свободное время. У Адама не было ни жены, не детей, но зато мне приходилось делить своего любовника с его работой.