Призраки летнего сада
Лёсик двигался в сторону дома, но почти не осознавал, что делает. Настолько был переполнен чувством утраты, причём свежей, только произошедшей утраты, что не заметил, как на втором этаже, в окне кухни, загорелся свет, а из‑за неплотно задёрнутой занавески за ним наблюдает мужчина, чёрная с сильной проседью шевелюра которого смахивает на шкуру полярного волка.
Из дневника Лёсика
17.05.199… г.
В Борках хорошо спится. В городе заснуть по‑настоящему удаётся часа на три, а тут сон накрывает незаметно, стирая грань с явью. И тогда приходит Света. Она возникает откуда‑то издалека, но её присутствие чувствуется сразу. Сначала появляется мягкий, как под водой, свет, колышутся зелёные тени. Потом я слышу её смех. Вернее, кажется, что слышу, потому что сны здесь наполнены звуками из сада. К птичьему теньканью порой присоединяются аккорды питерского, слегка расстроенного пианино. Потом набегает волна, и я вмиг узнаю Светин голос. Такая радость теснится в горле, что хочется плакать…
Я уже различаю под окнами её шаги. Она огибает дом и заходит через садовую дверь. Надо досчитать до двенадцати – и Света появится на пороге комнаты. Она приникает ко мне, я чувствую родной запах – лёгкая смесь выветрившегося табака и её постоянных духов, кажется, Кензо. Я смеюсь, целую Светины ладони, ловлю ускользающие руки, обнимаю за плечи и погружаюсь в жерло вращающейся воронки. Кричу так громко, что слышу свой крик издалека.
Вернее, его слышит Леон и не преминет утром бросить с ехидной ухмылочкой: «Нормальных женщин, что ли, нет?».
Авантюра
Закрытие реставрационной мастерской застало Лёсика врасплох. Он уже привык обращаться с предметами, возраст которых напрочь уничтожал привычные понятия о возрасте. Привык, бережно держа в руках, мысленно переноситься то в дикие Хакасские степи, то в городище Шаштепа, от которого в Ташкенте остался только холм, а когда‑то, чуть не три тысячи лет назад, там жали ячмень бронзовыми серпами. Один из этих серпов провёл неделю в Светиной мастерской и остался в компьютере Лёсика в виде фотографий и трёхмерного чертежа.
Теперь его руки касались обыденных вещей, но и среди них попадались пусть не такие древние, но «старинные», хранящие запахи и образы ушедшей жизни. Бо́льшую часть «раритетов» он добывал на помойках. Для этих памятных вещиц не находилось места в новых панельных квартирах, куда расселяли жителей домов, идущих на капремонт. У Лёсика уже вошло в привычку обходить окрестные свалки, и редко когда обходилось без находок. Прислонённые к столбу навеса или аккуратно развешенные на перилах ограждения, эти вещицы, некогда полезные и любимые, а ныне выдворенные из квартир, сиротливо ждали своей участи.
Именно там Лёсик нашёл синий эмалированный чайник, будто специально выложенный на газетку под натюрморты Петрова‑Водкина, и кожаную коробку с оторванной крышкой, из которой графитовыми рёбрами торчали шеллаковые грампластинки. Он забирал свои находки и по дороге домой разговаривал с ними. Ну, что, старик, протекаешь? Это ничего, исправим. И ржавчину выведем… А с тобой, моя кружевная, – сообщал он покрытой плесенью полочке, – придётся повозиться, видать, в ванной сто лет висела…
Любовь к разному безобидному старью подтолкнула Лёсика на его реставрацию, и он научился склеивать разбитый фарфор, обновлять красочный слой деревянной росписи, закреплять ветхую пряжу и волокна истлевшей ткани. Порой, когда прах рассыпался под руками, просто восстанавливал утраченные детали. Предметы для него были живыми. Лёсик верил в реинкарнацию вещей и предвидел за ней будущее (past in the future[1]). Может быть, всё‑таки для воссоздания декораций своего невозвратного детства?
Пребывая через эти материальные пережитки в прошедшем времени, он вывел рабочее правило, которое гласило, что достойная копия проявляет черты оригинала, получив повторное воплощение. Об этом он часто спорил со Светой, которая всегда чуяла подделку, и как бы та ни была мастерски исполнена, не признавала за копией большой ценности.
– Ну, это зависит от многих факторов, – холодно возражал Лёсик, забывая в этот момент о своих чувствах к Свете, – Если методика сохранена, и копирование не преследует цели наживы, то со временем…
– Да причём здесь нажива?! – горячилась Света, – копия без‑ду‑шна.
– Ну, так и я о том, – как бы соглашался Лёсик, понимая, что не умеет словами передать свою тонкую, как ему казалось, мысль.
После отъезда Светы Лёсик решил воспользоваться своим архивом и что‑нибудь восстановить по трёхмерным чертежам. Благо муфельная печь в мастерской имелась, и пора было её опробовать. Выбрал две вещицы из раскопов Херсонеса: керамическую чашу с треугольным сколом на ободке и глиняную плакетку в форме птицы. Провозился с этим неделю. Формы получились безупречными, но сначала не мог найти подходящую глину, потом не удавалось подобрать температуру печки.
Когда же чаша и плоская большеглазая птица, наконец, получились ровно такими, какими их создавали для паломников античных храмов, Лёсику стало грустно. Да, Света права. Имея формы, можно отливать предметы сотнями. Хотя цели наживы нет, но копии мертвы, и со временем ничего измениться не может… Он унёс поделки домой и засунул на шкаф, удивляясь, как мог верить в жизненность того, что штампуется без усилий творца. Попутно забрал муфельную печку, которую за ненадобностью выбросили при ликвидации мастерской.
Появление в его жизни Стаса – Стани́слава Богуславского, ударение непременно на и! – всё изменило. Сколько лет они не виделись? Года три, наверно. А ведь когда‑то Стас частенько приходил к Дарине, и Лёсику нравились его чёрные, с белыми мазками седины, волосы. И слегка пугали разноцветные глаза: один карий и как бы тусклый, отливающий синевой, практически без зрачка, другой – стального цвета, пегий от рыжих точек возле радужки.
Из его рассказов можно было составить приключенческий роман, и не один. Хотите посмеяться? – и тут же выдавал обойму анекдотов из стажировок в Свердловском меде. По душе приключения с элементами триллера? – пожалуйста: служба по контракту в Чечне, в войсках особого назначения. Или мог часами вспоминать о съёмках на Ленфильме, где после армии подвизался каскадёром.
Одно время Лёсик надеялся, что Стас насовсем к ним переедет, но этого не случилось. Правда, матушка его появлению обрадовалась, но держала на расстоянии. Лёсик завёл было разговор: пусть бы жил с нами, ведь были когда‑то планы, – она давай про одну реку, в которую нельзя ступить дважды. Далась ей эта река!
Прошло чуть больше месяца, как объявился Стас, а Лёсик, можно сказать, возродился. Они быстро сошлись на интересе к истории и всему, что она смогла донести до сегодняшних дней в предметах материальной культуры. Лёсик рассказал о своей работе в Светиной мастерской и, сам не зная, зачем, достал со шкафа чашу и птицу. Стас вмиг стал серьёзным и отрывисто бросил: «Формы остались?».
[1] past in the future – прошлое в будущем (англ.).
