Проклятие Черного орла

Фий‑Этт, недовольно насупившись, еще некоторое время сидела на скамейке. Но вместе с уходом Сэнджела, в сад вернулась нестерпимая летняя жара, буквально подстегнувшая колдунью идти следом за мужем.

– Ты просто невыносим! – заявила Фий‑Этт, спустя всего пару минут, выйдя в след за Сэнджелом на площадь перед главными вратами замка, где конюх уже держал за повод двух лошадей.

– Это что? – не обращая на Фий‑Этт внимания, спросил Сэнджел у конюха, указав на кожаные нагавки на передних ногах Хронаса.

– Конь поранил ногу, когда госпожа Мирам выезжала на нем в селение, – спокойно ответил конюх, прекрасно понимая, что даже, если хозяин и разгневается, то уж точно не на него. – Сейчас все хорошо, но ранки еще не зарубцевались как следует.

Сэнджел глубоко вздохнул, сдерживая порыв гнева, но все же бросил укоризненный взгляд на жену.

– А что? Лучше б поинтересовался, может дочь еще больше пострадала, упав с твоего зверя! – едко бросила Фий‑Этт, вскочив на спину своей любимой небольшой рыжей кобылки.

– Распустил я вас, – раздраженно сказал Сэнджел. – И тебя и Мирам, – он обогнал Фий‑Этт и поехал вперед по дороге к селению.

Дождавшись, когда колдунья догнала его, он добавил:

– Доведете меня, уеду, к бесам, на Вердже, а вас на Брута оставлю. И делайте, что хотите.

– Сэнджел, – Фий‑Этт подвела лошадь почти вплотную к черному боку жеребца и положила ладонь на руку колдуна. – Не злись, ничего же страшного не случилось. Да и что вообще могло бы случиться?

– Двадцать лет назад я уже был уверен, что предусмотрел все. Ценой моей беспечности стала потеря Майреда, – сухо ответил он, но все же положил свою ладонь поверх ее руки, будто говоря, что ее он ни в чем не винит.

– Прости, – прошептала Фий‑Этт и сердце ее болезненно сжалось. – Это моя вина, если б тогда…

– Нет, – резко оборвал ее Сэнджел. – Мы не будем об этом говорить. Ни сейчас, ни когда‑либо еще.

Они некоторое время ехали в тишине, держась за руки. Потом, Фий‑Этт подняла взгляд, заглядывая в уставшее лицо Сэнджела.

– Ты снова ищешь его? – почти шепотом осторожно спросила она.

– Я и не переставал.

***

Сумерки быстро опустились на южный склон, и равнину обняла душная ночная мгла. Ночные насекомые тихонько стрекотали в высокой траве под низкими окошками глинобитного старого дома, где внутри царила неприятная тишина, нарушаемая еле слышным свистящим дыханием слишком быстро постаревшего человека.

Кай снял со лба отца почти высохшее полотенце и, намочив его в холодной воде, вернул на прежнее место. Тот открыл глаза и почти незаметно зашевелил губами. Кай тут же приник ближе к его лицу.

– Уезжай… – прошептал отец. – Уезжай сейчас же… как можно дальше… он не должен найти тебя…

– Хватит! – резко оборвал его Кай. – Дался тебе этот Монрат. На кой вообще я ему сдался.

– Ты не понимаешь… – из последних сил шептал старик. – Ты ему нужен… в тебе его сила… он не успокоится, пока не вернет ее…

– О чем ты? – непонимающе переспросил Кай.

– Арамина… твоя мать…

– Да, знаю уже! Мама была женой Монрата…

– Нет!.. – старик попытался закрыть лицо рукой, но обессилившая конечность лишь слегка дернулась, так и не поднявшись. – Монрат сделал из нее колдунью… и в тебе тоже есть сила… но ты не должен ей доверять!… Твоя сила – проклятье рода человеческого… никогда не используй ее… обещай… – потускневшие, ввалившиеся глаза отчаянно впились взглядом в Кая. – Обещай, что уедешь… обещай, что и на шаг не подойдешь к замку Монрата…

– Успокойся, – Кай навис над кроватью и положил руки на плечи отца, – ты просто перенервничал. Сейчас выспишься и завтра мы спокойно поговорим. Спи.

Он укрыл его одеялом и тут же вышел из дома, оставив, однако, дверь приоткрытой, чтобы услышать отца, если понадобится.

Оказавшись на улице, он сел на старую лавку под стеной дома и устало потер ладонями лицо. Такие приступы слабости уже случались у его отца. Деревенский лекарь еще несколько лет назад наказал ему пить успокаивающий сердце травяной сбор. Но, с каждым новым приступом, отвар помогал все меньше и меньше. И если еще месяц назад, отец приходил в чувство уже к вечеру, сегодня все слишком затянулось. И лекарь, заходивший к ним пару часов назад, лишь сокрушенно развел руками, предложив надеяться на благосклонность бога.

Кай положил руки на колени и посмотрел на свои обращенные вверх ладони. Какая же сила была заключена в нем? Да, ему с детства мастерски удавалось манипулировать сознанием людей, но, разве это сила? Так, удобная способность. Но, что, если отец прав? И если его мать была колдуньей, возможно, и он может научиться. Что в этом плохого? Напротив, ведь так, есть шанс отомстить за все, за смерть матери, за их с отцом мытарства. Надо только научиться. А для этого нужен учитель. При чем тот учитель, который знает все слабые стороны колдуна. Такого можно было найти только в Черном орле. По крайности начинать поиски нужно именно там.

Он облокотился спиной о стену дома и нащупал рукой на груди под рубашкой круглый золотой медальон. Отец всегда твердил, что эта небольшая золотая безделушка с выгравированными глазом на одной стороне и непонятными символами на другой, оберег, доставшийся ему от его матери и что он защитит его от всех бед. Кай не особо верил в это, но медальон никогда не снимал, в память о матери, которую ему не довелось узнать. Может, и в этот раз, под самым носом у колдуна, именно он сумел скрыть его. Так почему же снова не рискнуть?

Потянувшись, Кай встал со скамьи и вернулся в дом. Свеча на кухонном столе почти догорела и уже пощелкивала истлевающим фитильком. Он достал с полки над очагом масляную лампу, зажег фитиль от свечного огарка и скромное жилище тут же ярко осветилось мягким ровным светом. Он обратил взгляд на кровать, отец лежал тихо и недвижимо, устремив пустой взгляд на закопченный потолок. Кай с тяжелым сердцем, уже предчувствуя, что увидит, подошел ближе.

Отец не дышал. Его тонкие губы были чуть приоткрыты в последнем вздохе, а глаза совсем ввалились. Он жил тихо и незаметно, так и ушел.

Кай провел рукой по холодному лицу отца, закрывая ему глаза, и опустился на пол рядом с кроватью. Только что из жизни ушел единственный родной ему человек, но почему‑то в душе не было боли, только тоска и дикое, сжимающее сердце одиночество. Отец, наверняка любил его, но Кай никогда не чувствовал от него отеческой ласки, скорее нездоровую чрезмерную опеку. Может, потому что отцу пришлось воспитывать его без матери и он просто не знал, как показать свою любовь. Он был заботливым, внимательным, чутким, но не более. Все двадцать лет он просто был рядом. Кормил, одевал, следил, учил грамоте… и никогда ничего не рассказывал про свою прежнюю жизнь. Даже про мать. Только неустанно твердил, что Арамина была самой замечательной женщиной на свете.