Пять мужчин

– Доброе утро рыжим…

– Доброе утро поэтам, – отвечаю я.

– Злато заревом искрится, загораясь золотисто – звуков солнечных монисто в волосах, звеня, струится… – шепчет он, щекоча мне ухо губами, а чувства словами. – Как спалось?

– А ты не знаешь?

Он хмыкает и приступает к активно‑ленивым действиям, от которых я мгновенно слабею и телом и духом.

Мы не услышали, как раскрылась дверь, и возмущенное «Что здесь происходит? Это что же вы себе позволяете в моем доме?» настигает нас неожиданно и резко. В животе спиралью заструился холодок, словно при падении с высоты. Стас дергается, оборачивается, и я вижу хозяйку дома, полнотелую громкоголосую даму средних лет, а поодаль, у дверей, женщину с чемоданом и маленькую девочку, которая испуганно смотрит на нас. Хозяйка разражается пылкой речью по поводу моего непристойного поведения и нравов молодежи вообще, а я смотрю на девочку и думаю, почему мать не выведет ее из комнаты.

– Позвольте, мадам… – обрывает хозяйку Стас, – Может быть, вы выйдите, а потом мы спокойно обсудим создавшееся положение?

– Я тебе не мадам, ты, развратный наглец! Я сейчас вызову милицию!

– В таком случае, лучше уж полицию нравов, – парирует Стас, а я желаю провалиться, исчезнуть, улетучиться.

«Полиция нравов» вызывает у прежде вполне доброжелательной хозяйки новый взрыв возмущения оскорблением, нанесенным добродетели и святости ее дома.

– Стас, – шепчу я, – не спорь… не надо, прошу тебя…

– Да выйдите же вы из комнаты, в конце концов! – взрывается он.

Женщина с девочкой исчезают за дверью, хозяйка, бросив в мою сторону: «чтоб ноги твоей в моем доме не было», выходит, хлопнув дверью.

Вот так все и закончилось, почти так же как и началось: нежданно и быстро, оборвавшись на недопетой, недотянутой ноте. Мы слишком увлеклись, презрев реальный мир, и он жестко отплатил за невнимание к себе, больно ударив оземь.

 

* * *

 

«Позднее зажигание, – крутятся в голове слова, уже добрых пять минут, как крутятся. – Позднее зажигание».

Двери за экскурсантами закрылись, в мастерской наступает тишина, а я почему‑то слышу стук своего сердца. Снова бухает дверь, это возвращается Марина, бежит в цех обжига, где сейчас орудует Андрей.

– Отработали, Дина Николаевна? – улыбается мне на ходу.

Бросаю ответную улыбку и согласно киваю, думая о своем. Позднее зажигание – это внезапное волнение, прилетевшее невесть откуда, когда я вдруг подумала, что несколько минут назад практически обнимала Станислава. Но таким же образом, здесь, за гончарным кругом, я обняла уже не один десяток мужчин, с чего это вдруг накатило нездоровое возбуждение? Проснулись и взыграли гормоны? С какой стати этот тип будоражит мое воображение? Может быть, из‑за ощущения некой опасности, связанной с его похожестью на того парня из банка? Странного совпадения имён? Череды наших случайных, ничем не объяснимых встреч? Его молодости? Потянуло на молодых мужиков? Так сказать, седина в бороду… то есть…куда?

Обуреваемая этими тяжкими думами, выбираюсь со своего рабочего места, выставляю на стеллаж для сушки результаты сегодняшней деятельности: высокие конусовидные чашки и два цилиндрической формы чайника с короткими лукавыми носиками, которые мне ужасно нравятся. А еще мне, черт побери, нравятся глаза Станислава: кажется, они серые, и он очень симпатично щурит их. Но зачем они мне нравятся?

«Он старше Николы всего на восемь лет, – напоминаю себе. – И возможно, явится сегодня вечером».

Стащив фартук, мою руки, переодеваюсь и решаю отправиться к отцу.

Папа как всегда встречает вопросом, обедала ли я, и тут же, не дожидаясь ответа и нещадно хромая, тащит меня на кухню.

– Сварил изумительный луковый суп, по рецепту… – родитель насаживает на переносицу очки, открывает толстую потрепанную кулинарную книгу и начинает зачитывать рецепт.

Мой отец – творец по натуре, художник в душе, фотограф в миру. Преданный приверженец фотокамеры прошлого столетия «Зенит», проявителя и закрепителя, и ярый противник цифровой аппаратуры и фотошопа. К счастью, несмотря на природные упрямство и сарказм, из которых проистекают его принципы и неприятие реалий, он не обделен здоровой иронией и почти детской способностью увлекаться всем и вся. На данном этапе своей жизни он увлечен кулинарией.

– Папа, как твоя нога? Нужно сходить в аптеку? – спрашиваю как примерная заботливая дочь.

Отец машет рукой.

– Не суетись, дщерь… Милейшая Анна Павловна все уже закупила и лечит меня со всем пылом сестры милосердия.

Ну да, Анна Павловна, милейшая подруга моего папы, с которой он мирится и ссорится в течение последних трех лет.

– Помирились? – спрашиваю я, памятуя, что в последнее время они находились в долгой ссоре, и я уже начинала переживать, что они так и не договорятся.

– А мы и не ссорились, – невинным басом отвечает отец, расставляя на столе тарелки.

Мы едим луковый, на самом деле, вкусный суп, я рассказываю отцу про свои вчерашние приключения, упуская некоторые детали.

– Дина, – говорит отец, – бурно же ты отметила свой день рождения, но ты уж как‑то поаккуратней…пожалуйста.

Переживает. Мне хорошо и покойно с отцом, мы долго болтаем, уезжаю домой, когда на улице уже сгущаются осенние сумерки.

 

* * *

 

Что‑то оборвалось, резко и безнадежно, словно нас вырвали из карнавала, в котором мы бездумно существовали все эти дни. Во всяком случае, так произошло со мной.

 

Конец ознакомительного фрагмента